Борьба за евразийские пограничные территории. От возвышения империй раннего Нового времени до окончания Первой мировой войны - Alfred Rieber

было отражено в проекте и строительстве новой столицы, Исфахана, рядом со средневековым сельджукским городом в первой половине семнадцатого века. До этого времени Сефевиды правили из нескольких мест, сначала из Тебриза, а затем из Казвина. Являясь местами временного пребывания шаха, они вновь сохранили племенную концепцию управления, связанную с союзом династии с кызылбашами. Эта кочевая концепция была кардинально изменена строительством Исфахана, который символически и географически централизовал императорскую власть. Исфахан занимал стратегическое положение примерно посередине между восточной и западной границами. Его строительство велось по центральному плану, разработанному шахом Аббасом, чтобы выразить совершенно новую для Ирана концепцию имперской столицы. "Полмира - Исфахан", - вскоре могли похвастаться его жители. Его великолепные королевские сады и дворец представляли собой аллегорический и символический порядок, воспроизводящий концентрические круги имперского пространства от имперского центра до пограничных территорий. Как выражение власти, он объединял метафизический образ рая с утверждением политического суверенитета, божественного царствования и шиитской легитимности. Пространственный дизайн символизировал его желание подчинить политику, торговлю и культуру страны правящей династии. Однако дворцы Сефевидов обеспечивали больший доступ к правителю, чем османские дворцы, который, по словам венецианского посла, "постоянно находился на людях", в отличие от султана, который, по словам того же источника, "ни с кем не разговаривал и редко бывал на виду". Центральным местом планируемого города была большая площадь (майдан), известная как Образ мира. На четырех ее сторонах размещались торговые, религиозные и административные функции империи. Площадь стала местом проведения придворных ритуалов и демонстраций, которые обеспечивали связь между императорской властью и общественностью. Архитектурный дизайн также привлек покровительство трех основных источников нового государства Аббаса: грузинских рабов (гуламов) - администраторов, покровительствуемой армянской купеческой общины и улама. Подобно Мехмеду Завоевателю до него и Петру Великому столетие спустя, шах Аббас приказал придворной и рабовладельческой административной элите построить свои величественные дома вдоль большой набережной, ведущей к центру города, создавая впечатление его социальной солидарности.

Стремясь распространить свою власть на юг страны, Аббас назначал верных членов своего дома губернаторами, которые следовали за своим императорским господином в оформлении имперского пространства, являясь представителем центральной власти, хотя и подчиненным. Например, майдан города Кирман, возможно, не обладал имперским величием; это было бы самонадеянно. Но он сдержанно и скромно выражал те же функции, что и его вдохновитель в Исфахане. Подобное строительство велось и в других городах, включая восстановление знаменитой шиитской святыни имама Али в Наджафе и проекты в нескольких городах провинции Мазандеран, матрилинейной родины шаха. Там, на северо-западных границах своего царства, Аббас приказал переселить 15 000 преимущественно армянских семей, чтобы стимулировать торговлю и шелковое производство.

Несмотря на вдохновенные усилия шаха Аббаса, к концу XVII века теократическая основа императорской власти была подорвана. Он стремился централизовать государство и поставить свою власть на более традиционные основы абсолютизма, хотя и оставался главой сунского ордена и почитался своими подданными как обладающий сверхъестественными способностями. Но централизованная монархия не была характерна для постмонгольского Ирана. Имперская идеология не смогла преодолеть притязания улама или племенную и клановую преданность. При слабых правителях, соблазненных атмосферой гарема и страдающих от восстаний племен, бандитизм стал эндемией. Даже религиозное возрождение в конце XVII века не смогло восстановить авторитет шаха. Его целью были сунниты внутри страны, а не османы, которые были главным внешним врагом. Таким образом, оно вызвало антагонизм среди наиболее воинственных племенных элементов и способствовало дальнейшему внутреннему распаду.

Во время длительного периода смуты в Иране в XVIII веке династическая концепция стала лишь тенью. Власть перешла в руки харизматичных племенных воинов, таких как Надир-шах (1736-1747), чьи выдающиеся военные дарования принесли ему великие победы, которые он не смог воплотить в династическую власть. Это была последняя тщетная попытка расширить политическую теологию Ирана путем внесения радикальных изменений в шиизм. Будучи сам суннитом, Надир-шах стремился таким образом сохранить лояльность большинства своих войск, набранных из суннитских пограничных районов Ирана. Но османский султан, опасаясь универсалистского подтекста его претензий, отклонил его призыв принять реформы в качестве суннитской школы, а иранские уламы ответили типично «благоразумным» основателем новой династии, Ага Мухаммед Хан, был еще одним вождем тюркского племени из клана Каджаров, "повелителем походов в зоне между туркменским кочевым скотоводством и иранским оседлым земледелием, [который] поддерживал непростой баланс между традициями иранского плоскогорья и традициями степей". В 1789 году, после почти десятилетия непрерывных fighghing по воссоединению страны, он принял титул шаха на церемонии коронации, которая следовала сефевидской модели." В 1789 году, после почти десятилетней непрерывной борьбы за воссоединение страны, он принял титул шаха в ходе церемонии коронации, которая проходила по сефевидской модели. Она сочетала в себе религиозный символизм и паломничество к святыням с блеском старого двора. Однако за этими атрибутами не было реальной попытки восстановить сущность централизованной теократической монархии.

Когда Каджары пришли к власти, они не претендовали на религиозную легитимность через предполагаемое происхождение от имамов. Вместо этого они опирались на раннеперсидскую концепцию царствования, которая представляла шаха как "тень Бога на земле". Хотя эта концепция пользовалась определенной поддержкой толкователей Корана, существовала и другая традиция, которая вносила свои оговорки. Согласно имаму Мухаммеду Газали (ум. в 1111 г.), шах был тенью Бога на земле только в том случае, если он был справедлив: "Несправедливый султан злополучен и не выдержит". Последующие источники проводят различие между человеком и властью. Попытки каджарских правителей укрепить свою власть над периферией путем повышения налогов на военные нужды наталкивались на обвинения в несправедливости. Это означало, что любая попытка изменить баланс между четырьмя основными статусными группами, поддерживающими социальную стабильность: попечителями, воинами, торговыми людьми или купцами, и земледельцами или крестьянами. Это устанавливало ограничения на нововведения и предполагало страх перед переменами. Каджарские правители, нарушавшие эти идеалы, были уязвимы для нападений. Из шести шахов, правивших Ираном с середины XIX века, только один избежал изгнания или смерти от убийства.

На протяжении всего своего правления Каджары старались поддерживать непростое перемирие с улама, которые занимали неоднозначную позицию по отношению к монархии, считая ее по сути нелегитимной в отсутствие скрытого двенадцатого имама шиитской традиции.

В течение столетия шииты все больше и больше отдалялись от суннитов. Во внутридинастический период преподавание в шиитских школах усилило доктринальные разногласия с государством. В XVIII-XIX веках разгорелся большой спор между строгими толкователями традиций (хадисов) и теми, кто утверждал, что имеет право толковать волю Бога и двенадцатого имама с помощью разума; победили последние. Это обеспечило им особое положение религиозного авторитета в общине, которому подчинялся даже правитель. Более того, они выполняли целый ряд социальных и экономических функций, контролируя сбор религиозных налогов,