Никогда не было, но вот опять. Попал 3 - Алексей Борков

навзничь другом, подопнул легонько ногой в бок и сказал:

— Лежи смирно. Встанешь, башку разобью.

Оглядев получившийся натюрморт под названием «Битая птица на снегу», обратился к получившему тростью по ноге утырку:

— Кто такие?

Тот зло оскалился и, сплюнув на снег, произнес:

— Да пошел ты…!

— Неправильный ответ, — подражая киношным героям, сказал я и легонько стукнул тростью по его больной ноге. Попал удачно, поскольку тот взвыл как сирена и схватился обеим руками за больное место.

— Повторяю вопрос: кто такие? — спокойно переспросил я и показал упрямцу тросточку.

Тому видимо этого хватило и он стал говорить. Все оказалось предельно банально. Троицу подговорил, пообещав заплатить, некий дядька Фома. Он сказал, что надо попугать «жидовку», которая переманила у мадам Щукиной двух девиц и собирается открыть свой бордель.

— Кто такой этот Фома и чей он дядька?

— Вон его дядька. Стёпки, — указал он на начавшего приходить в себя парня.

Надо сказать, что с возрастом этих ушлёпков я не ошибся, самому старшему Степану не было и восемнадцати и, если я правильно понял спешащего вывалить всю подноготную парнишку, он ещё только начал «шестерить» у некого «Гребня».

— Гребень это кто? Где его можно найти? — полюбопытствовал я.

Оказалось, что Гребень это помощник Сыча и, после смерти последнего, он из города свалил. И вообще после неких событий и зверств полиции в криминальном мирке Барнаула поселилась разруха и уныние. На свободе остались лишь никому не интересные «шестёрки» вроде того же Стёпки, пытающегося на данный момент принять сидячее положение и ощупывающего собственную челюсть.

— Ясно! — пробормотал я и, глядя на копошащегося Степана, произнес:

— И что теперь мне с вами делать? Яйца по отшибать, чтобы таких же идиотов не наплодили? А…! Одно вам скажу: хорошо, что вы мне попались, легко можно сказать отделались. Вот если бы Серафима Исааковна Сивому на вас пожаловалась…! Мне даже представить страшно, что бы он с вами сделал. Ладно! Двигайте-ка отсюда и если я вас здесь ещё раз увижу, то сам Сивому вас сдам и будете вы плакать и под себя какать. Ясно?

Посмотрел на поднимающихся парней добавил:

— Дядьке Фоме скажите, чтобы нашел меня завтра. Перетрём с ним. Если завтра меня не найдёт, то послезавтра найдут его и разговор уже будет другой.

Блин! За разговорами с этими ушлёпками подмерз немного. Хорошо, что не холодно сегодня, а то бы простыл. Передернув плечами, поспешил в тепло.

Тяжесть — это хорошо. Тяжесть — это надежно. Даже если не выстрелит, таким всегда можно дать по голове. © Борис Хрен Попадёшь Бритва.

Глава 14

Заскочив в кабинет Гуревича, застал его с графинчиком в одной руке и рюмкой в другой. Увидев, меня он вздрогнул и чуть не уронил тару. Чего это он? А впрочем, и мне не помешает дерябнуть граммов пятьдесят коньячку или водочки. Замерз все-таки.

— Михаил Исаакович, и мне плесните чуток! — попросил я и, обратившись к мадам, сказал: — Прошу прощения Серафима Исааковна, замерз пока с этими ушлепками разговаривал.

Женщина, молча и странно посмотрела на меня, потом подошла к шкафчику, извлекла пару рюмок, поставила на стол и, отобрав у братца графинчик, наполнила их до краев. Сунула графинчик обратно в руки Михелю со словами:

— Себе сам нальёшь.

Когда она подавала мне рюмку, рука её чуть заметно вздрагивала, ноздри её несколько великоватого но вполне себе симпатичного носика трепетали. «Чего это она так возбудилась?» — подумал я. Но, бросив взгляд на окно, понял. Наблюдала! Наблюдала мадам за моими «разговорами» со шпаной и видимо впечатлилась. А Михель-то как впечатлился! Вон как руки трясутся, чуть дорогой коньячок не пролил. Поверил, однако, в мою крутость.

Блин! Не подумал. Надо было этих утырков куда-нибудь в тихое место отвести и там разбираться. Хотя боюсь, что в тихом месте скорее они бы со мной разобрались. Парни не хилые и самоуверенные. Это-то их и подвело. Не ожидали от меня такой прыти. А впрочем, может и хорошо, что Сара с братцем видели эти разборки. Надеюсь до них дошло теперь, что я достойный преемник незабвенного Остапа Сулемановича и относиться ко мне пренебрежительно не стоит. Ладно! Всё это лирика.

— Серафима Исааковна думаю эти вам уже не будут докучать. Их какой-то дядька Фома на вас натравил. Кстати вы случайно не знаете, что это за фрукт? — опрокинув рюмочку коньячку спросил я.

Мадам пожала плечами и отрицательно мотнула головой.

— Это наверное Фома Хорьков по кличке «Хорь», — просветил меня Михель. — Он у Щукиной не то помощник, не то любовник. Хотя поговаривают, что Сыч поставил его за салоном мадам Щукиной присматривать.

— Салон! — презрительно произнесла Сара-Серафима. — Бордель это, а ни салон. Эта старая проститутка Щукина взбеленилась, что две самые молодые девицы из её «салона» к нам перешли. Вот и науськала своего Фому на меня.

— Что за девицы?

— Сонька с Фроськой. Танцуют теперь и в бордель возвращаться не хотят.

— И что? Хорошо танцуют?

— Неплохо. Особенно Фроська. Она в музыкальном номере особенно хороша. Да и канкан у неё получается.

— Понятно. Михаил Исаакович, вы сказали, что Фома Сычем на бордель был смотрящим поставлен, но Сыча-то убили, а его помощники вроде как сбежали. Так?

— Так и есть. Если бы Сыч был жив, кто бы Соньку с Фроськой отпустил. А Фома, без Сыча за спиной, мало что значит. Вот попытался себе банду набрать, так вы, Алексей, её разгромили.

— Ну, на бандитов эти ребята пока не тянут. Так, шпана мелкая. Но все же вы, Серафима Исааковна, пока поберегитесь. Завтра или послезавтра вопрос с Фомой и мадам Щукиной я, так или иначе, решу, а пока одна никуда не ходите. Вон пусть хотя бы вас Илья сопровождает.

— Илья? — засмеялась Сара-Серафима. — Его самого сопровождать надо.

— Это вы напрасно, Серафима Исааковна. Он ведь моего друга Тора дубиной огрел. А этого облома даже я побаиваюсь. Вооружите парня револьверчиком и пусть он вас охраняет.

— А кто в лавке торговать будет? — неподдельно возмутился Михель.

Услышав этот пассаж я не смог сдержать смех, мадам улыбнулась, а Михель насупился:

— Что здесь смешного?

— Простите Михаил Исаакович. Я просто один еврейский анекдот вспомнил.

— Расскажите! — разобрало Сару-Серафиму любопытство.

Я