Бессилие власти. Путинская Россия - Руслан Хасбулатов

При этом отметим, что капитализм в странах Латинской Америки стал развиваться почти одновременно с его развитием в Западной Европе и Северной Америке – вместе с переселенцами-колонистами (500 лет тому назад). Они привносили сюда элементы первоначального накопления капитала – опыт торговли, организации мелких капиталистических компаний, банковской деятельности и т.д. Частная собственность, институты рынка, банковские и иные кредитные учреждения и институты, биржи, даже региональные финансовые центры – все это здесь существовало издавна, хотя и в менее развитых формах, чем в передовых странах. Другое дело, в силу определенных условий (перенесение сюда из Испании и Португалии феодальных отношений и т.д.) страны этого континента значительно отстали в своем развитии от североамериканского континента. И если «Вашингтонский консенсус» «не срабатывал» даже в этих условиях – то какие основания были ждать успеха от его применения в России, только что объявившей о переходе на капиталистическую модель развития?

Вскоре мне стала известна и реакция на «консенсус» со стороны известных ученых-экономистов США. Академик Г.А. Арбатов передал мне стенограмму дискуссии, которая прошла по результатам доклада Джеффри Сакса в Вашингтоне. Выступая в дискуссии, профессора Дж. Гелбрэйт, П. Самуэлсон, Василий Леонтьев и другие – прямо заявили о том, что «план провальный», он не может в России обеспечить «тот эффект, который, возможно, следует ожидать от его применения в Южном полушарии...». З. Бжезинский назвал Сакса и его последователей в России «троцкистами», пытающимися «перепрыгнуть из социализма в капитализм в два прыжка». Тогда же академик Г.А. Арбатов опубликовал статью с выразительным названием «Меньшевики из МВФ», с изложением материалов этой дискуссии, в которой предрекал не только неудачи «российских реформаторов», но и глубокий экономический кризис, спад производства и обнищание народа – как прямое следствие реформ по сценариям МВФ (т.е. «Вашингтонского консенсуса»).

Ни единого шанса на успех, примененный в российских условиях, «консенсус» не имел. В России не было вообще никакой реальной «рыночной среды» – экономика состояла из единого государственного сектора. Нам надо было создавать рыночную инфраструктуру заново, не имея ни опыта, ни кадров; соответственно, не спеша, избегая крупных ошибок, подводить развернутую законодательную базу под готовящиеся изменения. Для этого у нас был один-единственный инструмент – государство. Напомню и то, что 1 баррель нефти тогда стоил 10 долл. (сегодня – свыше 110 долл.!).

А что делают наши «великие реформаторы»? Вместе с провозглашением «либеральных реформ» (в рамках указанного выше «консенсуса») они одномоментно проводят политику либерализации цен, со всеми известными последствиями, главное из которых – обесценение денег и превращение в бедняков всех граждан страны, имевших какие-то сбережения в сберегательных кассах Госбанка. И что не менее странно (именно – странно, в силу отсутствия всякой логики!), они вбросили тезис «об уходе государства из сферы экономики!». Рынка в стране, естественно, нет никакого, поскольку нет частной, акционерной и прочих форм собственности; нет широкой базы мелких предпринимателей, нет банков, банковско-финансовых инструментов; т.е. отсутствует абсолютно сама «рыночная среда». Рыночные механизмы предстоит создавать, о конкуренции говорить вообще не приходится, а реформаторы (точнее – контрреформаторы) объявляют «об уходе государства из экономики»! Не только я, но и множество профессиональных экономистов нашей страны, занимающихся исследованием капиталистической экономики, были буквально в шоке. Они непрерывно посылали мне разные сигналы, звонили, добивались встречи, доказывали несостоятельность самих подходов к реформе экономики.

Я был очень встревожен таким развитием событий, они вызывали сильные опасения за будущее страны. Много раз (чуть ли не ежедневно) в тот период я встречался с Ельциным, членами правительства, указывая на пороки «их» экономической политики. Я же был стеснен в своих действиях – нельзя же было публично, в Парламенте, мне обличать президента и правительство в невежестве! Я старался внести коррективы неформально, через разъяснения. Все было бесполезно. Ельцин выслушивал, хотя и с видимым недовольством, мои аргументы, часто соглашался с необходимостью «корректировать», но упрямо поддерживал все то, что делало его правительство. В первые месяцы я упорно избегал высказывать публично свое несогласие с самой концепцией реформы, надеясь на достижение понимания со стороны Ельцина. Это уже позже, примерно с весны 1992 г., когда «реформаторы» разогнали скорость по разрушению производительных сил, я уже не мог не выступать с трибуны Верховного Совета, съездов народных депутатов, в печати, указывая на неизбежные провалы президентско-правительственной деятельности в области экономических преобразований. При этом неизменно высказывал свою поддержку президенту, пытался как бы «вывести» его из опасной зоны недовольства общества, сводя проблему исключительно к деятельности правительства.

На вопрос, который мне задают множество людей вплоть до сегодняшнего дня: «Когда и по какому вопросу у вас, Руслан Имранович, возникли разногласия с Ельциным?» – я неизменно отвечаю: «Разногласия возникли по коренным вопросам экономической политики правительства и президента».

Везде, где пытались применить эту, ставшую эталонной, программу МВФ, дело кончалось плохо. В России же в 1992 году дело не дошло до открытых массовых антиправительственных бунтов населения по всем регионам в силу исключительно одного обстоятельства – публичной деятельности Верховного Совета. Парламент, несмотря на яростное сопротивление президентско-правительственной стороны, взял на себя сложнейшую задачу корректировки правительственных действий, в том числе через законодательные акты, смягчая последствия «шоковой терапии». Отметим, кстати, и то, что сам широко распространившийся в мире термин «шоковая терапия» принадлежит польскому премьеру Бальцеровичу, который первоначально принял указанную «программу» МВФ и попытался ее ввести в Польше, но быстро отказался от нее, просчитав гибельные последствия. В результате, к примеру, «большая приватизация» в Польше началась спустя более 10 лет после того, как эта страна приступила к радикальным реформам (в период второго президентского срока социалиста Александра Квасьневского). При встрече в Верховном Совете в 1992 г. Лех Валенса рассказал мне, что они в Польше не торопятся с приватизацией, поскольку этот вопрос требует общенационального консенсуса. Польское правительство изначально избрало путь создания рыночной инфраструктуры и лишь после этого приступило к масштабной денационализации государственного сектора экономики. При этом были разные варианты приватизации, включая создание коллективных и народных предприятий.

Я твердо убежден в одном: если бы не деятельность Верховного Совета на всем протяжении 1992 г., – как в экономической и социальной областях, так и в сфере федеративных отношений – Российская Федерация в тех своих нынешних границах перестала бы существовать. Это стало реально происходить в результате реализации основных положений «консенсуса» в экономической политике; но парламентарии внесли существенные изменения и предотвратили наиболее гибельные последствия.

Следует отметить и то, что положения «Вашингтонского консенсуса» не были реализованы в полном объеме ни в одной стране мира – ни в Восточной Европе, ни Латинской Америке, ни в Африке, ни в Азии – нигде, кроме России. Поэтому и деиндустриализация в России приобрела гигантский размах, когда в целом страна со среднеразвитыми (по сравнению с ведущей группой стран мира) факторами производства в течение нескольких лет «реформ» опустилась до уровня группы развивающихся стран. При этом государственные деятели этой страны, нисколько не смущаясь, стали сравнивать Россию с... Чили, Аргентиной, в лучшем случае... с Португалией. Все это умалчивается до сегодняшнего дня, даже в трудах ученых-экономистов, что для меня остается загадкой.