Джон Рид - Теодор Гладков

Сотрудничество с «Метрополитен» давало Риду деньги на жизнь. Денег теперь ему требовалось много: визиты врачей съедали львиную долю его гонораров. И все же он не изменял «Мэссиз», не приносящему больших гонораров, но печатавшему то, что вряд ли пропустил бы на свои страницы любой другой журнал в Америке.

В апреле и мае «Мэссиз» опубликовал два рассказа Рида, написанных уже давно, но до сих пор не увидевших свет: «Капиталист» и «Ночь на Бродвее».

Однажды О'Генри написал грустную и смешную историю об упущенном счастье.

Каждый день в одно и то же время в городской парк приходила красивая девушка с задумчивым, печальным лицом. Она садилась на одну и ту же скамейку и раскрывала книжку. И каждый раз на скамейку напротив садился мешковатый, провинциального вида молодой человек и не спускал с нее глаз. Как-то, поборов робость, он решился заговорить с девушкой. Прекрасная незнакомка снисходительно позволила ему сесть рядом.

Она дочь миллионера и принадлежит к высшему обществу Нью-Йорка. Ей безумно надоела светская жизнь: все эти балы, приемы, премьеры, виллы, яхты. Она приезжает сюда в парк (быть может, молодой человек заметил у входа роскошный белый автомобиль с шофером?), чтобы отдохнуть от миллионеров среди обыкновенных людей.

Вскоре девушка поднимается: ей пора. Нет, нет, провожать ее не надо! Через несколько минут встает и молодой человек. Он выходит за ворота, садится в роскошный белый автомобиль и бросает шоферу только одну фразу: «В клуб, Анри».

Задумчивая девушка с книжкой работала на самом деле в универсальном магазине за восемнадцать долларов в неделю. В обеденный перерыв она приходила в парк и погружалась в мир своих грез. Игра в дочь миллионера стала ее второй, иллюзорной, жизнью. Настоящим миллионером был влюбленный в нее застенчивый молодой человек.

«Капиталист» Рида буквально повторяет рассказ О'Генри. Но комическую ситуацию Джон заполнил совсем другим содержанием — глубоко трагичным, социально гораздо более острым.

Герой ридовского рассказа Вильям Ренн туманной ноябрьской ночью бродит по скверу.

С первого взгляда — это обыкновенный молодой человек, быть может, продавец в преуспевающем галантерейном магазине. Только внимательный взгляд мог обнаружить, что его высокий воротничок порядком обтрепан и довольно грязен и под пиджаком прикреплен к какой-то тряпке без рукавов, которую никак нельзя было назвать рубашкой. Если бы вы могли осмотреть подметки его начищенных до блеска ботинок, то увидели бы две зияющие дыры, из которых торчали промокшие насквозь носки.

В кармане Ренна позвякивали шестьдесят пять центов. Этого как раз должно было хватить на ночлежку и ужин. Молодой человек присел на скамью. Поперек ее сиденья были привинчены железные подлокотники, чтобы бродяги не могли устраиваться на ночлег.

На другой скамейке сидела пьяная старуха с испитым, высохшим лицом дошедшей до последней степени нищеты уличной женщины. Старуха услышала звон денег в кармане Ренна и подняла на него остекленевшие, выцветшие глаза.

«— Черт бы тебя подрал! — сказала она. — С чего это ты вздумал — ик! — звенеть деньгами под носом у… меня?

Вильям улыбнулся.

— Но позвольте, милейшая… — начал он с изысканной вежливостью.

— Я тебе дам — ик! — «милейшую»! — перебила старуха. — Я знаю вас… богатеев. Бьюсь об заклад, что тебе за всю жизнь не пришлось поработать ни одного дня, чтоб получить эти деньги. Отец оставил тебе наследство… Что, неправда? Знаю я вас… — она запнулась, подыскивая подходящее слово, — капиталистов!

Довольная улыбка расплылась по лицу Вильяма. Он самодовольно кивнул».

Жалкий оборванец безмерно обрадован, что в мире сыскалось существо, в чьих глазах даже он, в своих лохмотьях, капиталист! Это уже не смешно, а страшно!

Ренн упоен своим мифическим богатством настолько, что… отдает старухе всю наличность — несколько случайных для его кармана монет.

И в этот момент он чувствует себя подлинным капиталистом, потому что, несмотря на всю отчаянность своего положения, он живет идеалами и помыслами капиталистического общества. Бродяга с растленной эксплуататорским строем душой, он такой же необходимый элемент американской действительности, как и настоящий миллионер.

«И тут, помахивая дубинкой, к нему подошел упитанный, закутанный в плащ полисмен.

— Проходи, — сказал он кратко. — Здесь сидеть не разрешается.

Вильям еще раз затянулся окурком и, не двигаясь с места, сказал дерзко:

— Послушайте, а вы знаете, кто я?

Полисмен окинул взглядом грязный воротничок, дешевую шляпу, стоптанные башмаки. Глаза полисмена видят лучше, чем глаза старух. Он нагнулся и всмотрелся в лицо Вильяма.

— Да, я знаю, кто ты такой, — сказал он. — Ты тот самый парень, которого я вчера два раза прогонял отсюда. Проходи, если не хочешь отведать дубинки!»

Еще три года назад «Капиталист» означал бы всего лишь очередной рассказ об униженных и оскорбленных. Но теперь уже жалость к обитателям «дна», не имевшим ни силы, чтобы вступить в борьбу, ни волчьей хватки, чтобы «выбиться в люди», не затуманивала Джеку видения мира. И рассказ приобрел совсем другое звучание: он взывал к мщению за поруганную человеческую личность, разоблачая миф об «американском образе жизни».

Весной 1916 года Риду стало ясно, что с его здоровьем шутки плохи. Болезнь почек усугублялась усталостью, накопившейся за два года странствий. Врачи советовали раньше, чем лечь на операцию, хорошенько отдохнуть, набраться сил.

Рид вспомнил о чудесных днях, проведенных им в свое время в Провинстауне, и решил снова отправиться туда. Океан всегда заражал его бодростью, здоровьем, хорошим настроением. В конце мая Джек и Луиза уехали на побережье и провели несколько чудесных дней, с утра и до вечера отдаваясь солнцу и волнам.

Но вскоре эту безмятежную идиллию нарушила телеграмма из Нью-Йорка. Начиналась кампания по выдвижению кандидатов в президенты, и «Метрополитен» хотел, чтобы Рид написал корреспонденцию с национальных конференций основных политических партий. Арт Юнг должен был сделать к ним иллюстрации. К просьбе «Метрополитена» присоединился и «Мэссиз». Предложение «повариться» в самых недрах главных политических кухонь страны было слишком соблазнительным, чтобы Рид мог от него отказаться.

Умоляющим голосом он заверил Луизу, что обернется за каких-нибудь несколько дней, что будет вести праведный образ жизни и соблюдать диету, и ринулся в штормовое море страстей, называемое в Соединенных Штатах предвыборной кампанией.

С конференций республиканцев и демократов Рид дал хорошие, но ничем особенно не примечательные очерки. Симпатии его склонялись к демократам. Их политическая программа его, как социалиста, конечно, не привлекала. Но кандидат демократов Вильсон шел под демагогическим лозунгом: «Он удержал нас от войны!» Рид еще сохранял иллюзии, что Вильсон в случае переизбрания будет придерживаться этого лозунга и последующие четыре года.