Ученик архитектора - Элиф Шафак

Их было четверо. Все мальчики. Они лежали рядом, словно выстроившись по росту – от самого высокого к самому маленькому. Старший – уже подросток, младший – еще грудной младенец. Богатые одеяния нигде не порваны и не измяты, дабы сыновья султана и после смерти сохранили свое достоинство. Взгляд Джахана упал на ближайший мешок – труп мальчика с нежной светлой кожей и золотистыми волосами. Он уставился на линии его открытой ладони – четко прочерченные, извилистые, переплетавшиеся друг с другом.

«Наверное, ни один предсказатель судьбы, которых так много в этом городе, не мог предвидеть, что высокородного отпрыска ожидает столь ранняя и печальная смерть», – подумал Джахан.

Казалось, мальчики не мертвы, а просто спят. Кожа их еще испускала свет жизни. Джахан не мог избавиться от ощущения, что они живы. Да, эти дети перестали двигаться, перестали говорить, но они не умерли. Состояние, в котором они пребывают ныне, недоступно человеческому пониманию. Но, должно быть, это приятное состояние, ведь на их губах застыло подобие улыбки.

С ног до головы сотрясаемый мелкой дрожью, Джахан стоял над трупами. Он не мог пошевелиться, и лишь звук приближающихся шагов вывел беднягу из оцепенения. Кое-как затянув мешки, он метнулся к стене и спрятался за портьерами. Несколько мгновений спустя в комнату вошли глухонемые слуги. Они несли еще один мешок, который осторожно положили рядом с остальными.

Тут один из них заметил, что ближайший к нему мешок развязан. Глухонемой растерянно замычал. Слуга не мог понять, сам ли он совершил оплошность или же в комнату тайно проник непрошеный гость. Его товарищи уже собирались уходить, но, остановленные тревожным сигналом, принялись обыскивать комнату.

Джахан сжался в углу ни жив ни мертв. Только тонкая ткань гобелена отделяла его от убийц. От ужаса у него перехватило дыхание. Вот и настал последний миг, пронеслось у него в голове. Сейчас будет оборвана нить его жизни. Жизни, в которой было слишком много лжи и обмана. Неожиданно Джахан вспомнил о лампе, которую оставил у стены. Наверное, огонек этой лампы до сих пор мерцает в темноте. Мысль о двух дорогих существах, с которыми он расставался, – учителе и огромном белом слоне, – заставила его сердце сжаться от боли. Наверняка и тот и другой сейчас безмятежно спят. А потом Джахан подумал о женщине, которую любил. В этот глухой ночной час она тоже крепко спит и не знает, что он по собственной воле устремился навстречу смерти, проникнув туда, где ему не полагалось быть, и увидев то, чего ему не следовало видеть. А виной всему проклятое любопытство, неуемное любопытство, всю жизнь заставлявшее его искать на свою голову неприятности. Джахан выругался, не разжимая губ. Сам виноват. На его могиле следует написать:

Здесь лежит человек, который плохо кончил,

ибо любил совать нос в чужие дела.

Погонщик слонов и ученик архитектора.

Помолитесь о его неприкаянной душе.

Как жаль, что ему некому продиктовать эту эпитафию.

Той же ночью в одном из домов на другом конце Стамбула кахья[1]не спала, предаваясь молитве. Она перебирала четки, и деревянные бусины глухо постукивали. Щеки ее были морщинистыми, как сухой инжир, спина согнулась, а зрение ослабло от старости. Но когда дело касалось хозяйства, вверенного ее попечению, взор кахьи по-прежнему был острым и наблюдательным. От внимания старой женщины не ускользало ничто: ни рассохшаяся половица, ни скрипучая дверная петля, ни расшатавшийся крючок. Ни один из обитателей этого дома не знал его так хорошо, как знала кахья. Никто из слуг, здесь работавших, не мог сравниться с ней в преданности своему хозяину и повелителю. В этом она даже не сомневалась.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь храпом, доносившимся из комнаты слуг. Иногда старухе удавалось различить едва слышное дыхание, долетавшее из-за закрытых дверей библиотеки. Там спал Синан. Минувшим вечером он опять работал допоздна. Как правило, он проводил вечера с семьей, перед ужином удаляясь в гаремлик,[2]где жили его жена и дочери и куда вход ученикам был заказан. Но нередко случалось, что после ужина Синан вновь возвращался к своим чертежам и эскизам и засыпал в библиотеке, посреди книг и свитков. Там, в библиотеке, самой просторной и солнечной комнате в доме, кахья готовила ему постель, расстилая на ковре тюфяк.

Хозяин работал без устали, хотя ему уже исполнилось восемьдесят пять лет. В столь преклонном возрасте человеку следует предаваться отдыху, баловать себя изысканными яствами и проводить время в обществе тех, кто дорог его сердцу, то есть детей и внуков. А тому, чьи ноги еще сохранили силу, следует совершить паломничество в Мекку. Если смерть настигнет старика в пути, это будет величайшим благом для его души. Почему же хозяин не думает о том, чтобы подготовиться к переходу в мир иной? Зачем он по-прежнему пропадает на строительстве, где его дорогую одежду покрывают грязь и пыль? Старая служанка очень сердилась и на своего господина, не желавшего заботиться о себе должным образом, и на султана и его визирей, нагружавших ее хозяина непосильной работой, и на учеников Синана, не способных облегчить груз, лежавший на плечах учителя. Ох, до чего же ленивы все эти юнцы! Хотя юнцами их уже никак не назовешь. Этих четверых кахья знала много лет, еще с тех пор, когда они были робкими, невежественными новичками. Николу, самого старательного и самого застенчивого из всех. Давуда, горевшего желанием учиться, но слишком уж нетерпеливого. Юсуфа, молчаливого и полного тайн, словно глухой, непроходимый лес. И наконец, индуса Джахана, который вечно задавал слишком много вопросов, но не давал себе труда выслушать ответы.

Кахья молилась и предавалась размышлениям; видения, долетавшие из прошлого, скользили перед ее глазами. Но вот ее скрюченные пальцы, перебиравшие янтарные бусины, замедлили движение, шепот «Хвала Аллаху» умолк, голова склонилась на грудь, и из приоткрытого рта вырвалось мерное похрапывание.

Старая служанка не могла сказать, когда – через минуту или через час – она проснулась, потревоженная каким-то отдаленным шумом. Топот копыт, грохот колес по булыжной мостовой. Судя по всему, по улице во весь опор мчалась карета. Дом Синана был единственным в глухом переулке, кончавшемся тупиком. Если карета свернет за угол, значит это точно к ним. Кахья вздрогнула, почувствовав, как по спине у нее пробежали мурашки.

Бормоча молитву, отгоняющую злых духов, старуха поднялась с неожиданным для ее возраста проворством. Осторожно спустилась по лестнице, миновала темный коридор и вышла в сад. Этот чудесный благоуханный сад, разделенный на террасы и украшенный прудом, радовал взоры и души всех гостей Синана. Хозяин сам устроил его. Для того чтобы провести в дом воду, ему потребовалось особое разрешение султана. Синан получил это разрешение, вызвав у своих врагов очередной приступ зависти и злобы. Сейчас водяное колесо мерно кружилось, спокойное бульканье воды навевало умиротворение и безмятежность – чувства, столь редкие в этом мире.