Житие Одинокова - Дмитрий Калюжный

— А проводник попа подсадил?

— Подсадил.

— Вот! Мы его сейчас выведем на чистую воду.

— Кого? Проводника?

— Попа!

Они, предвкушая развлечение, вернулись в купе. Поп уже расположился, распаковал свой саквояж и пил чай с сушками.

— Приятного аппетита, батюшка, — елейным тоном проблеял Мирон. — Можно вас так звать?

— Спасибо на добром слове, отрок. Звать меня можно отцом Анатолием. А вас как?

Ребята представились, причём Мирон со значением добавил:

— Я журналист.

Отец Анатолий благодушно покивал.

— Вам, отец Анатолий, можно разговаривать с журналистами?

— Мне, Мирон, сын мой, можно разговаривать с кем угодно.

— Тогда разрешите спросить?

— Спрашивай.

— Вот вы священник. Проповедуете правильные вещи. Вроде «не укради», «не возжелай» и прочее.

— По мере сил, сын мой, — ответил отец Анатолий, отхлёбывая чайку.

— Но вот вы едете в поезде, как мы понимаем, дав проводнику взятку, чтобы он посадил вас в вагон без билета.

— Так билетов-то нет, — удивился поп. — А ехать надо.

— Но ведь взятка?

— Где взятка? Я Николаю, проводнику нашему, ничего не предлагал и не давал. Он меня сам, по доброте душевной, пригласил. Бесплатно.

— Хитро. Ой, хитро! — закричал Мирон. Тут уже вмешался Василий:

— Но всё равно получается воровство, ведь государство с вас денежку не получило.

— Правильно, сын мой. С меня — не получило. Но Николай сообщил мне, что место всё равно оплачено.

Ребята засмеялись:

— Это ещё хитрее! Выходит, Наркомат просвещения оплатил проезд священника?

Отец Анатолий развёл руками, улыбнулся в бороду:

— В том и есть суть справедливости. Добро делать надо! Ибо сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». — И спросил в свою очередь: — Не желаете ли чаю, дети мои?

— Чая здесь ждать два часа, — скривился Мирон. — И то принесут без сахара. Никак не желают возлюбить ближнего. Надо бы про такие порядки написать фельетон.

Священник встал, выглянул в коридор, крикнул зычно:

— Николай!

Появился пожилой проводник:

— Чего желаете, батюшка?

— Чаю нам подай на всех, будь добр.

Проводник склонил голову в поклоне:

— Сей момент принесу, батюшка, отец Анатолий, — и мгновенно убежал.

— Вот это да! — изумился Мирон. — С нами он иначе себя вёл. А тут, смотрите, забегал!

— Уважает, верующий человек, — пояснил отец Анатолий.

— Это какой-то парадокс, — заметил Вася. — Ведь с религией в стране покончено?

— Не соглашусь я с тобою, Василий, ибо неверна сама посылка твоего тезиса: с религией вовсе не покончено. Созданы некоторые условия для её исчезновения, а многие храмы закрыты — это верно, да только не исчезла церковь наша православная. Тысячи священников продолжают окормлять верующих.

— И вы теперь, что же, в состоянии войны с Советской властью?

— Опять не так. Православие ни с какой властью не воюет, ибо, по мнению церкви нашей, любая власть от Бога. А поле деятельности Иисуса Христа — вне мира земного.

— А вот у нас на Алтае многие священники агитировали против Советской власти, — Мирон никак не мог удержаться, чтоб не ввернуть словечка про свой Алтай.

— Да, сын мой. Было такое, знаю. И не только на Алтае. Навлекли те священники большие беды и на себя самих, и на церковь.

— А вы, стало быть, правильный поп? Дружите с властью?

Отец Анатолий негромко засмеялся, посверкивая глазками:

— Дружите, не дружите… Даже в седую старину святые отцы не разрывали отношения с языческой властью, с уважением обращались ко властителям, кои гнали церковь! В конце концов пришло время — и те самые властители уверовали, крестились. Это нам пример. Церковь не уходит от диалога с властью, и не должна этого делать.

— Ничего не понимаю… Я давно не видел попов. Храмы у нас на Алтае все уже закрыты. А у вас, оказывается, диалог?!

— Молиться надо за вразумление гонителей веры, и Господь поможет.

— Вы молились?

— Да.

— Господь помог?

— Конечно. Вот смотрите: после революции гонения были жестокие. Не по закону, а по произволу закрывали храмы. В 1937–1938 годах особенно сильно разгулялись бесы, посадили в тюрьмы и даже убили многих священников. Стенали мы, и сильна была молитва наша, и вот товарищ Сталин покончил с бесами, которые давили веру. Он их самих вверг в узилище, а безвинно ими замурованных освободил.

— Как это?

Священник удивлённо воздел брови:

— Не знаете разве? В 1939 году больше миллиона человек вышли на свободу, если считать со ссыльными.

— Сколько?!

Отец Анатолий начал что-то говорить, но протяжный паровозный гудок заглушил его слова. Открылась дверь, проводник внёс стаканы с чаем, в подстаканниках, и сахар.

— Пейте на здоровье, батюшка, — умильно улыбаясь, сказал он. — И вы откушайте, ребятишки. Путь далёкий, за чайком и время пробежит быстрее.

— Спасибо, Николай, — благодушно проговорил священник.

— Спаси, Господи, — и Николай вышел.

Всё время, пока проводник был в купе, пока расставлял он стаканы, Василий сидел как на иголках. С уходом проводника его пробило:

— Вы что же, хотите сказать, в тюрьмах и ссылках содержался миллион священников?!

— Что ты, что ты! Священников не так много. Но, говорят, по просьбе самого Сталина первыми освободили именно нас.

— Вы тоже сидели?

— Я был в ссылке. Потом обретался в Оренбурге. Теперь еду в Томск. В Томской области храмы закрыты, епархия Томско-Алтайская перестала существовать. По решению патриаршего местоблюстителя буду вести переговоры с областным руководством, а местоблюститель, митрополит Сергий — с центральным.

— Вам в Томск надо? — спросил Василий. — А наш вагон идёт в Барнаул.

— Доеду до Новосибирска, а там, с Божьей помощью, доберусь и до Томска.

— Удивительные вы нам тут вещи рассказываете, — заметил Мирон. — Я, вроде, работник прессы, но ни о чём подобном не информирован. Знаю только, что борьба с религиозным дурманом — важная задача партии и комсомола.

— Ну это уж я не знаю, сын мой, кто тебя о чём информировал. Но всё же думаю, что со сталинской Конституцией, принятой в 1936 году, ты знаком.

— А как же! Я гражданин!