Авдотья и Пифагор - Ребекка Уинтерз

Вроде бы нет. Испуг медленно проходил, а тяжкое ощущение гнета, жизни под колпаком, сохранялось. Как у разведчика на задании.

Но разведчика после возвращения ожидает очередное звание и награда. А что ждет ее?

– Иван, притормози, пожалуйста! — Они уже проскочили пол-Москвы, видно, народ побоялся в снегопад выезжать на дороги, и пробок не было. Обычно-то бывает наоборот.

– Где всегда? У супермаркета? — спросил водитель.

– Ага, — подтвердила Дуняша.

В этом магазине все было процентов на двадцать дороже, чем в центре Москвы. Но Дуняша и не собиралась делать серьезных покупок.

Она вышла из машины и, зайдя за угол, прибавила ход. Добежала до салона-парикмахерской. Наташка была на смене.

– Что ж не предупредила? У меня клиентка, — расстроилась подруга.

– Я на минутку. Мне только позвонить, — отдышавшись, сказала Дуняша.

– Он что, уже и телефоны прослушивает? — зло сжала губы Наташка.

Дуняша, не желая терять времени, только кивнула в ответ.

Наталья молча дала ей мобильный и деликатно отошла к клиентке.

После набора номера телефон долго и безрезультатно гудел. Значит, мама еще на работе.

Она уже собиралась дать отбой, как услышала мамин голос.

– Мамуль, привет, — быстро проговорила Дуняша. — Пиф не звонил?

– Нет, — ответила мама. — Я сама только вошла, через дверь услышала гудки. Как ты там, доченька?

– Хорошо, мамуль.

– Да разве ты скажешь… — расстроилась мама.

Она ж не маленькая. Наверное, если бы было хорошо, общалась бы с кем хочет не через посредника и не была бы такой печальной.

Вот уж действительно золотая клетка.

Всю жизнь Дуняша была самой веселой среди сверстниц, самой заводной, самой доброй и отзывчивой. А теперь вот — глаза угрюмые да встречи — даже с мамой — чуть не тайком.

– Хоть скажи, чем ты там занимаешься? — спросила мама.

– Размышляю, — невесело усмехнулась дочка.

– О чем?

– О смысле жизни.

– А чувствуешь себя как?

– Хорошо, мам, я себя чувствую, — вздохнула Дуняша. — Анализы вот сегодня забрала. Все в норме. Могу рожать.

– Так, может, и родить? — после паузы тихо сказала мама. — Он же тебя любит.

– Кот мышек тоже любит, — подвела итог дочка. — Мам, ты извини, мне нужно бежать.

– Хорошо, милая, — сказала мама, — давай беги по своим делам.

Дуняша точно знала, что мама в этот момент сделала: представила перед собой свою девочку и рукой трижды быстро ее перекрестила.

Дуняша отдала Наташке телефон и торопливо двинулась обратно. По пути забежала в магазин, купила «Мишек на Севере». К машине подбежала, жуя конфету. Села, предложила Ивану. Тот улыбнулся и отказался. Неважно. Важно, что видел конфеты, купленные в магазине.

Пробка началась у самого выезда из города.

Видно, ждали проезда какого-то начальника — неизбежная российская плата за жизнь на самом престижном шоссе столицы.

Дуняше спешить было некуда. Она расслабилась, облокотилась на удобную и широкую спинку «мерседесовского» сиденья и даже смежила веки. Сон не пришел, а вот картинки, не очень связные и непонятно сцепленные между собой, появились.

Вот Пиф стоит у доски. Какой же это класс? Наверное, второй. Он еще Пифом не был. Маленький, ушастый. Долговязым он стал лишь классе в восьмом, буквально за одно лето.

Пиф стоит у доски и что-то пишет мелом. Буквы корявые, Дуняша всегда писала куда лучше и чище.

Зато Пиф умный. Любую задачку решит, и за себя, и за подружку. Он же не зря Пифагором стал. Его так Петр Андреевич назвал, когда тот какую-то олимпиадную задачку походя расщелкал.

Хотя с Пифагором все-таки ошибочка вышла, правильнее было бы «Авиценна». Или, на худой конец, «Пирогов» со «Склифосовским». Потому что Дима Светлов надежд Петра Андреевича никак не оправдал, точные науки хотя и ценил, но лишь как игру ума. Для души и сердца Пифу всегда требовалось что-то живое и теплое. Да, еще очень желательно — больное. Если ворона — то с переломанным крылом, если собака — то запаршивевшая и слегка лишайная. Вот уж счастлива была его бабушка, Лия Александровна, когда Пиф притаскивал в их малогабаритку очередное малахольное чудо!

Но не ругала, даже помогала убирать следы жизнедеятельности пациентов, типа — санитарка при профессоре. Потому что лечить больных была только его прерогатива. Он прочищал перекисью водорода грязные ранки, аккуратно выстригал кошачью и собачью шерсть вокруг обрабатываемых мест, терпеливо выстругивал из веточек тонкие шинки для сломанной вороньей лапы.

Не все его пациенты выживали. Тогда, слегка всплакнув, но без истерик, ведь у каждого врача есть свое кладбище, Пиф предавал бренные останки очередного бедолаги земле. Для этого он специально шел в Лефортовский парк, причем поздно вечером, потому что похоронные ритуалы в парке вообще-то не одобряли.

Выжившие — а таких все же было большинство — улетали или убегали на волю. Это про птиц и кошек. Собаки убегать не хотели. Две вылеченные дворняги на постоянной основе жили у Пифа, но он, как мужчина рассудительный, понимал, что этот путь порочен: не может же профессиональный доктор прописывать на своей жилплощади всех излеченных пациентов? Поэтому псов пристраивали по знакомым, а если не получалось — отдавали в собачью благотворительную организацию. Там Пифа уже знали, их доктор — настоящий ветеринар — даже преподал мальчишке несколько уроков по неотложной травматологической и токсикологической помощи.

Дуняша не очень одобряла подвижническую миссию друга. Не то чтобы она не любила животных (кот Матвей появился у них с мамой тогда, когда еще и сами сытно не каждый день ели), просто считала, что профессиональная деятельность и повседневная жизнь должны быть как-то разделены. Ну не оперируют же знаменитые хирурги у себя дома в гостиной, на обеденном столе! Для этого есть другие, гораздо более подходящие места.

И еще было одно соображение, правда, появилось оно у Дуняши гораздо позже. Пожалуй, уже тогда, когда славная девочка плавно преобразовалась в не менее славную девушку.

Конечно, она не раз думала о взрослом продолжении их детских отношений. В Пифе, кроме доброты и более чем нежного отношения к Дуняше, были еще и ум, и настойчивость, и большое терпение. Как ей казалось, этого было более чем достаточно, чтобы добиться успеха во взрослой жизни.

Хотя кое-что всерьез смущало.

Например, Пиф, несомненно, был одарен математически, Петр Андреевич не зря делал на него ставку — а однажды даже попросил Дуняшу воздействовать на друга, дабы тот серьезнее относился к предоставленным ему богом возможностям. Прямо сказал: Пиф — самый талантливый из всех его учеников (надо думать, за двадцать лет преподавательской деятельности у Петра Андреевича учеников было достаточно).