Забрать любовь - Джоди Пиколт

Это было почти правдой, учитывая, что на основании моих оценок школа дизайна в Род-Айленде уже приняла меня на первый курс. Но это случилось еще до того, как земля начала уходить у меня из-под ног. Я была уверена, что отец успел внести часть суммы за обучение в осеннем семестре. Я писала ему записку и спрашивала себя, вернут ли ему эти деньги.

Мой отец — изобретатель. За долгие годы он придумал множество интересных штуковин. К сожалению, ему частенько не везло, и он хоть немного, но опаздывал с изобретением. Взять хотя бы прищепку для галстука, снабженную свернутой в рулон пластиковой салфеткой. В обеденный перерыв эта салфетка разворачивалась и защищала костюм. Он назвал прищепку галстуком-аккуратистом и был уверен, что его ждет шумный успех. Однако оказалось, что нечто очень похожее уже ожидает регистрации в бюро патентов. То же самое произошло с незапотевающим зеркалом для ванной, непотопляемой цепочкой для ключей, соской-пустышкой с контейнером для жидких лекарств. Думая об отце, я всегда вспоминаю Белого Кролика и пытающуюся угнаться за ним Алису.

Отец родился в Ирландии и бóльшую часть жизни провел, пытаясь избавиться от соответствующих ярлыков. Ирландское происхождение его абсолютно не смущало. Скорее наоборот — он им гордился. Но он стыдился статуса ирландского иммигранта. Когда ему исполнилось восемнадцать, он переехал из Бриджпорта, ирландского района Чикаго, в небольшое предместье, населенное по большей части итальянцами. Он никогда не пил. Одно время он безуспешно пытался освоить носовой выговор обитателей Среднего Запада. Но что касается религии, то тут он был непреклонен. Он верил так пылко, как будто духовность текла у него в жилах, а не была принята разумом. Мне часто приходило в голову, что если бы не мама, то он стал бы священником.

Отец всегда верил в то, что Америка — это лишь временная остановка на его пути обратно в Ирландию, однако никогда не говорил, надолго ли он сюда прибыл. Родители привезли его в Чикаго, когда ему едва исполнилось пять лет. Но хотя он и вырос в городе, его память навсегда сохранила воспоминания о холмах графства Донегол. Мне очень хотелось знать, что он помнит на самом деле, а где начинается воображение. Тем не менее я всегда увлеченно слушала рассказы отца о родных местах. В тот год, когда от нас ушла мама, он научил меня читать, пользуясь простыми учебниками, основанными на ирландской мифологии. Пока другие дети читали о Берте и Эрни, Дике и Джейн, я знакомилась со знаменитым ирландским героем по имени Кухулин и его приключениями. Я прочитала о святом Патрике, избавившем остров от змей, о Донне, боге мертвых, указывавшем душам умерших путь в подземное царство, о василиске, от чьего зловонного смертоносного дыхания я пряталась под одеялом.

Больше всего отец любил рассказывать мне об Оссиане, сыне Финна Макула, легендарном воине и поэте, влюбившемся в Ниамх, дочь владыки морей. Несколько лет они жили в любви и согласии на прекрасном острове в океане, но Оссиан не мог забыть о своей родине. Как говаривал отец: «Ирландия у ирландцев в крови». Когда Оссиан сказал жене, что хочет вернуться домой, она одолжила ему волшебного коня и предостерегла, чтобы он ни в коем случае не спешивался, потому что в мире смертных прошло уже триста лет. Но Оссиан упал с коня и превратился в древнего старца. И все же его ожидал святой Патрик, распростерший ему свои объятия, точно так, как когда-нибудь ему предстояло распахнуть их для нашей троицы, а потом только для нас двоих — отца и меня.

После бегства мамы отец как мог старался сделать мою жизнь полноценной, а это означало церковно-приходскую школу и исповедь по субботам, а также изображение распятого на кресте Иисуса, подобно талисману висевшее на стене у меня над кроватью. Отец не замечал противоречий католицизма. Отец Дрэхер учил нас любить соседей, но не доверять евреям. Сестра Евангелина учила нас изгонять нечистые мысли, хотя нам было отлично известно, что, прежде чем уйти в монастырь, она в течение пятнадцати лет была любовницей женатого мужчины. Не говоря уже об исповеди, означавшей, что ты можешь делать все, что угодно, потому что, несколько раз прочитав молитву Богородице и «Отче наш», можно было вновь стать девственно чистым и безгрешным. Довольно долго я тоже в это верила, пока из первых рук не узнала, что некоторые события оставляют в душе неизгладимый след, смыть который не в силах ни одна молитва.

Любимым местом во всем Чикаго для меня оставалась папина мастерская. Здесь было пыльно и пахло древесными стружками и авиационным клеем, а также хранились сокровища вроде старых кофемолок, ржавых дверных петель и розовых хулахупов. Все вечера папа пропадал в подвале. Мне часто приходилось силой вытаскивать его оттуда, чтобы заставить хоть что-нибудь съесть. Порой мне казалось, что старшая в доме я, а не он. Он работал над своим самым последним изобретением, а я сидела на пахнущем плесенью зеленом диване и делала уроки.

В мастерской отец полностью преображался. Все его движения обретали кошачью грацию. Он подобно магу выуживал из воздуха какие-то колесики и шестеренки, и на моих глазах из них рождались всевозможные приспособления и безделушки. Если он и говорил о маме, то только в мастерской. Иногда он застывал, глядя вверх, на треснутый четырехугольник ближайшего окошка. На лицо отца падал свет, странным образом превращая его в глубокого старика, и я замирала и начинала считать годы, спрашивая себя, сколько же на самом деле прошло времени.

Отец так ни разу и не сказал мне: «Я знаю, что ты сделала». Он просто перестал со мной разговаривать. Вот тут мне все стало ясно. Он был явно встревожен и словно торопил время, чтобы я поскорее уехала в колледж. Я вспомнила слова одной из своих одноклассниц. Она говорила, что у девушки на лице написано, что у нее уже был секс. Быть может, это касалось и абортов? Что, если отец прочитал это у меня на лице?

После того, как это случилось, я ожидала ровно неделю, надеясь, что приближающийся выпускной вернет нам былое взаимопонимание. Но церемония далась отцу с большим трудом. Он меня так и не поздравил. Весь вечер он как потерянный бродил по нашему дому. В одиннадцать часов мы сели смотреть ежевечерний выпуск новостей. Главным сюжетом была история женщины, ударившей своего трехмесячного малыша по голове банкой консервов. Женщину забрали в психиатрическую клинику. Ее муж твердил, что он должен был это предвидеть.

Когда новости закончились, отец подошел к своему старому столу и извлек из верхнего ящика синюю бархатную коробочку. Я улыбнулась.

— Я думала, ты забыл, — сказала я.

Он покачал головой, настороженно всматриваясь в мое лицо. Я провела пальцами по бархату, надеясь увидеть внутри бриллианты или изумруды. Там оказались четки, искусно вырезанные из розового дерева.

— Я подумал, — тихо произнес он, — что они могут тебе пригодиться.

В ту ночь, собирая вещи, я сказала себе, что делаю это ради него. Я не хотела, чтобы он до конца жизни терзался из-за моих грехов. Я взяла с собой только самое необходимое и оделась в школьную форму, рассчитывая, что это поможет мне смешаться с толпой. С юридической точки зрения я не сбегала из дома. Мне уже исполнилось восемнадцать, и я могла делать все, что пожелаю.