Василий Темный - Борис Тумасов

Василий Дмитриевич насторожился. Так и есть, снегирь, пташка божья, под окном зачирикал. Видать, к оттепели. Улыбнулся. Еще в пору детства любил смотреть, как снегири стайкой порхали по заснеженным веткам, весну чуяли. Весну, пору пробуждения жизни… Жизнь, жизнь. Как он, Василий, всегда радовался ей, радовался всему живому, первым распустившимся листьям, первым цветам…

Неожиданно на память пришла та ночь, когда ему довелось ночевать в крестьянской избе. Тогда тоже была зимняя пора. Он лежал на лавке, укрывшись шубой. В избе вдруг зашевелились, зажгли жировую плошку, и князь увидел, как хозяйка внесла из хлева маленького, еще мокрого от материнской утробы теленка, спустила наземь, на устланную солому. И тут с полатей спустились один за другим трое хозяйских детишек. Обступили новорожденного, а он дрожал, стоя на раскоряченных ножках, тыкался в их ладошки… Женщина принесла в ведерке молока, принялась поить телка и прогнала ребятишек…

Князь понял, он заночевал в крестьянской избе в пору отела, в радостную пору, когда пополнялось крестьянское хозяйство. Довольна крестьянка, будет во дворе корова, будет молоко. Так и бортник радуется, снимая пчелиный рой с дерева…

* * *

Пришел отрок, внес тазик и кувшин с водой. Помог князю встать, облачиться. Потом полил из кувшина и дождавшись, когда тот утрется льняным полотенцем, удалился.

Князю есть совершенно не хотелось. Раньше, бывало, ото сна отойдя, торопился в трапезную, а ныне от всего съестного воротит.

Вошла старая боярыня Матрена, внесла ковшик теплого, парного молока с медом, поставила на столик, крытый льняной скатертью, сказала участливо:

– Испей, голубь мой. Эко болезнь тя истрепала.

Голос боярыни вернул в далекую, далекую пору, когда его, тогда еще малого отрока эта же боярыня Матрена, совсем молодая, пригожая, по утрам потчевала молоком с медом.

Василий Дмитриевич улыбнулся ей благодарно:

– Спасибо, матушка Матрена. Памятны мне твои ласки, хоть и далеки они теперь.

– А поди забыл боярина Илью? Он тя в твои годы детские на коне учил держаться. Бывало, посадит охлюпком, а ты молодцом держишься за гриву. Однако кричал, когда конь на водопой пойдет и голову над корытом наклонит.

Князь рассмеялся:

– Я, матушка, опасался через голову в колоду с водой упасть…

Закрылась за боярыней дверь, а князь несколько глотков молока из ковшика испил, как вошла великая княгиня. Софья Витовтовна поклонилась, спросила участливо:

– Как почивал, князь мой, сокол?

– Ох, Софьюшка, был сокол, да отлетался.

Она нахмурилась:

– К чему ты так, как хворь прилепилась к те, так и отстанет. Аль Самуилу не веришь?

– Не на все Самуил разумен. На Господа полагаюсь, на него надежда.

Княгиня уселась в кресло, Василий Дмитриевич смотрел на жену влюбленно. Молодая, всего-то немного, как за три десятка лет перевалило, красива, хоть и крупна в теле, в отца Витовта удалась.

Князь сел рядом, взял ее руку.

– Я вот о чем говорить хочу с тобой, Софьюшка. Всяко в жизни может случиться со мной. Мы вот на Бога уповаем, а он, глядишь, по-своему распорядится. Так ты того, гляди, княгинюшка, держи бразды в руках своих твердо. Василий, сын наш, на великом княжении Московском остается. Чтобы никто не попытался власть его оспаривать.

Говорит князь Василий, в глаза жене смотрит, а они у нее сухие, ни слезинки. Крепится Софья, горе свое в подушку выплакала. Погладил ей руку Василий, сказал по-доброму:

– Лепка ты, Софьюшка, видать срубил я дерево не по себе, сам, вишь, как немощен, а оставляю березку в соку.

Великая княгиня нахмурилась:

– Полно, государь мой, еще не все у нас кануло в леты. Встанешь на ноги, запоют и наши соловьи.

Василий улыбнулся:

– Дай-то Бог, Софьюшка. Однако не о том ныне речь с тобой поведу. Москва с Тверью все не решат спор давний, кто великого княжения достоин. Казалось бы, уже давно ханом Узбеком определено, великим князем дед наш Калита назван, ан тверские князья не хотят того признавать. Чую, князь Борис станет у сына нашего оспаривать княжение великое. А при том Борис Александрович отправился на поклон к отцу твоему Витовту поддержки искать.

Василий Дмитриевич попытался встать, опираясь на ее руку, но она уложила его:

– Полежи, государь, я постою рядышком.

– Спаси Бог, Софьюшка.

Голос ее еще молодой, мягкий, возвращал Василия Дмитриевича к прошлым летам. Однако к прежнему разговору вернулся. Софья подалась вперед, слушала внимательно. Великий князь продолжил:

– Мыслю, великого князя литовского и родство наше не остановит, он пойдет на союз с Тверью, коли почует какую выгоду. А она найдется. Тверской Борис пообещает Литве Псков, а то и Новгород, лишь бы Твери над Москвой подняться.

– Великий князь, государь мой Василий Дмитриевич, – прервала молчание Софья Витовтовна, – истину в словах твоих слышу. Но я Твери на уступку не пойду, а коли знать буду, что отец мой Витовт против сына нашего Василия Васильевича зло замышлять почнет, на отца силой пойду. Для меня наше княжение Московское превыше всего.

Василий Дмитриевич поднялся, приблизил к Софье лик, поцеловал в губы.

– Благодарствую тя, Софьюшка. Ведь я от тебя иного ответа и не ждал. А сейчас пошли за владыкой, его видеть хочу.

* * *

В то утро владыка русской православной церкви вышел из домовой церкви, что в митрополичьих покоях в Кремле, и, усевшись в плетеное кресло, ждал, когда чернец принесет ему завтрак.

Много лет тому назад приехал Фотий в Москву из далекой солнечной Морей, что в песках Малой Азии. Жизнь в монастыре провел от послушника до настоятеля. Считал себя верным учеником благочестивого старца Акакия. И самым сокровенным желанием монаха Фотия в душе оставалось, здесь, в этом монастыре, среди малочисленной братии и смерть принять.

Однако не все сбывается, чего хочет человек, ибо всеми его тайными помыслами ведает Всевышний.

Призвал патриарх Константинопольский Фотия к себе и велел ехать на Русь, в землю отдаленную, многоязычную и холодную. Где не пески, а леса и где властвуют иноверцы, ордынцы. А что из себя представляет этот народ ордынский, Фотий знал. Ибо турки уже держат в страхе императора Византийского. Турки распространили свое влияние на народы гор Балканских и угрожают царственному Константинополю.

И отправился Фотий на Русь через море Эвксинское, какое славяне величали Русским или Черным, прошел его корабль суровые днепровские пороги, побывал митрополит в некогда славном городе славянском Киеве, бывшем стольном Владимире и теперь живет владыка в городе Москве, куда еще сто лет тому назад перенес митрополию из Владимира митрополит Петр.

Расставаясь с монастырем в Морее, Фотий взял с собой иеромонаха Пахомия и грека Патрикия. От них митрополит получил первые познания о русском языке. А ныне, когда многие годы прожил на Руси, познал язык славян в совершенстве.