Рывок на волю - Борис Седов

К сожалению, у меня не было никакой возможности для тренировок. По узкой камере много не нашагаешь, а выезжая под конвоем за пределы запретки или выходя на прогулки в прогулочный дворик, я перемещался с трудом, опираясь на палочку, стараясь убедить цириков в том, что ожидать от меня, хромоногого, каких-либо сюрпризов просто немыслимо. Усыплял, так сказать, бдительность противника. Правда, существовали серьезные опасения насчет того, что какая-нибудь из сук нашепчет операм о том, что в камере я по несколько часов провожу в беге на месте или упражняюсь с резиновым жгутом. Да и подглядеть через глазок за тем, как я, хромой и немощный, активно занимаюсь физподготовкой, цирики тоже могли. Хотя, на подобные случаи в правильных хатах всегда существуют варианты прикрытия.

Итак, опасения существовали, но другого выхода не было, и я, несмотря ни на что, в свободное время бегал на месте или натягивал жгут. А кроме того, каждый день отправлялся, хромая и охая, в гости к Кристине под конвоем двоих солдат, вооруженных «пээмами». Желторотых солдат, с которыми, я был в этом уверен, когда подвернется удобный момент, я справлюсь без особых проблем. Оставалось лишь дождаться такого момента.

Тем временем племянницу кума перевели из больницы домой, и там она находилась уже три с половиной недели. Радуя мамашу и дядю тем, что – моими стараниями – все вроде бы вернулось на круги своя: Кристина все такая же то задумчивая, то неспокойная, то кричит и психует, а то плачет и жалуется на жизнь. Но о самоубийстве больше не помышляет. И налицо все предпосылки к тому, что, если помучиться с ней еще месяцев девять, девочка придет в себя. Словно Спящая Красавица, выйдет из летаргии, и кошмар наркомании останется в прошлом.

А красавица тем временем продолжала основательно трепать мне нервы: то объяснялась в любви, то грозилась убить; то декламировала, как здорово то, что слезла с иглы, то требовала добыть ей героина. А стоило мне на время отделаться от дочурки, как за меня тут же принималась мамаша. Заниматься сексом она была готова всегда и везде, вплоть до того, что стоило нам остаться наедине хоть на минуту, как рука Анжелики тут же лезла ко мне в трусы. И это при всем том, что в любой момент в комнату кто-нибудь мог войти – хоть ее дочь, хоть ее брат, хоть один из двоих конвойных солдат. Этой озабоченной бабе все было до лампочки. А я никак не мог взять в толк, почему за три месяца, что провела в Ижме, она не нашла себе здесь какого-нибудь местного жиголо? Почему теребит только меня? Что во мне, одноногом, такого? Впрочем, конечно же, не больная нога…

В конце концов ежедневные визиты в гости к куму мне порядком поднадоели. Омерзительно ощущать себя собственностью двоих сумасшедших дур, исполнителем их ненормальных желаний. Я никогда не продавал себя ни за миску баланды, ни за бутерброд с ветчиной, и если бы не предстоящий побег, то давно бы расторг соглашение с кумом. Отправился бы обратно в кичман… под суд за побег… получил бы дополнительный срок… пошел бы на другую, худшую, зону… Только не быть бы домашним рабом…

В середине августа я наконец пришел к выводу, что к соскоку из Ижмы у меня все готово.

Нога была в полном порядке, и даже после активных нагрузок рана совершенно не давала о себе знать.

Абориген-проводник продолжал дожидаться меня в охотничьей избушке в восьми километрах вверх по реке – об этом отписал мне в маляве Костя Араб.

Бдительность конвоя давно была усыплена полностью. То же можно сказать и о самом куме, который даже начал выдавать конвойным солдатам, дабы особо не привлекали внимания, проходя через поселок, вместо положенных им автоматов пистолеты ПМ. Нарушение – да. Но что значат какие-то нарушения в такой глухомани, как Ижма?

Последнее время меня почти каждый день сопровождали одни и те же солдаты. Один, тезка нашего кума Анатолий, полгода назад был призван из Воркуты. Второй обладал редким именем Парамон. Этому он был обязан, наверное, тем, что был уроженцем заполярного селения Верхняя Колва и, как все подобные уроженцы, отличался специфическим именем и яркой внешностью самоеда. При первой же нашей встрече Парамон поделился со мной тем, что хотя он и потомственный оленевод, но возвращаться в родовой чум не собирается. После армии – а до дембеля ему оставалось меньше трех месяцев – пойдет в школу прапорщиков, а потом будет лупить дубинкой мерзавцев вроде меня. «Что же, – размышлял я, хромая впереди своего косоглазого конвоира, – после таких откровений я прибью тебя без зазрения совести. А потом, если выживешь, то ни о каких школах прапорщиков можешь и не мечтать. Приняли бы обратно в чум…»

Несмотря на явную неприязнь, которую испытывали ко мне оба конвойных, они не гнушались угощаться у меня сигаретами, которые мне подгонял в БУР Костя Араб. А когда Анжелика или Кристина предлагали им кофе и бутерброды, Парамон и Анатолий от жадности забывали вообще обо всем. В том числе и о том, что я могу сбежать. Да и куда бы я, инвалид, по их мнению, делся б из дома, обнесенного высоченным забором? К тому же еще находясь под постоянным надзором одной из двух женщин. «Да эти женщины сразу бы сообщили нам о попытке побега», – вот так, наверное, размышляли два недалеких лоха (один из Воркуты, другой из оленеводческой юрты). И совершенно теряли бдительность, совершенно уверенные в том, что я, одноногий, все равно никуда от них, героев, не денусь.

Я был совершенно иного мнения. И соскакивать решил из дома кума. В тот день, когда тот уедет в зону на служебной машине, а не на джипе (я уже нашел, где Анатолий Андреевич хранит запасные ключи от своего внедорожника). И в тот момент, когда шансы на то, что смогу нейтрализовать конвойных, будут максимально приближены к ста процентам.

За Анжелику с Кристиной я не беспокоился совершенно – справлюсь с обеими, словно с младенцами. Нет, убивать и даже бить по башке я никого из женщин не собирался. У меня был другой, более действенный способ, и здесь мне подыграла сама судьба. В тот самый день, когда Крис выписывалась из больницы, я приехал встречать ее и совершенно случайно, даже не думая, что это может мне пригодиться, умудрился стянуть из «приемника»[1]пузырек с хлороформом (уж не знаю, что он там делал). А потом, когда мы уже прибыли домой, спрятал его в рюкзаке со старыми тряпками, который постоянно стоял в углу Кристининой комнаты. И хлороформ до сих пор находился на месте – я проверял это всякий раз, как только Кристина на минуту выходила из комнаты, и у меня появлялась такая возможность.

Оставались только утратившие бдительность солдаты. Здесь я рассчитывал на внезапность и на свою рукопашную подготовку. Вырублю голубчиков, словно детсадовцев, а потом и им дам подышать наркозом. Так, чтобы очухались не раньше, чем через пару часов. Уж с хлороформом-то я обращаться умею и нужные дозы определю без труда.

А дальше уж дело техники. Завожу джип, открываю ворота, выкатываю машину.

Потом наступает чуть ли не самый рискованный момент всей операции. Дабы не привлекать внимания соседей, ворота нельзя оставлять нараспашку. А для этого на виду у всей улицы придется вылезать из машины и возиться со створками. Правда, улица бывает обычно пустынна, но кто его знает! Я уже давно привык к неприятным сюрпризам судьбы.