Дитя с зеркалом - Анхель де Куатьэ

И так сострадают они друг другу и в сострадании этом радуются, радуются страданию своему. Вот почему думаю я, что сострадание — это глупость, ибо кто страданию радуется, тот радоваться не может радости ни своей, ни чужой, а это глупо.

Так я смотрел и слушал, и вывел я формулу любви этой. Любят у вас не человека, но идеал, который у каждого свой и толику которого нашли влюблённые у того, кого «любят», точнее — любить пытаются.

Если же любил ты в детстве подарки, то думал ты: тот, кто дарит подарки — тот любит, и того ты любил, ибо любил ты подарки. Теперь вырос ты и тех любишь, кто дарит тебе подарки. И так во всём!

Тело твоё, разум твой и чувства твои — все они ждут чего-то и в вечном ожидании пребывают. И полюбишь того ты, кто отвечать будет всем твоим ожиданиям. А потому любовь ваша — это удовлетворённые ожидания. Тривиально? Очень.

Но никто всем ожиданиям вашим не может соответствовать, и потому всегда вы страдать будете и приучитесь наслаждаться страданием вашим, ибо сулит оно вам то, что дать вам не в силах. Что же тогда сострадание ваше, если не глупость?

Но разве можно препятствовать человеку, пусть даже желает он глупость, но желает искренне? И вот что решил я: зачем множить страдание? — Глупости и без него довольно. Пусть уж лучше будет у вас радость в глупости, чем страдание в глупости!

И тогда повстречал я в городе этом интересного человека — мозг его как компьютер, и сам он заведует машинами этими. И рассказал и ему формулу эту, и захотел он купить её для компании своей, чтобы сделать своим покупателям «программу счастья».

Теперь каждый может надеть на тело своё прищепки и накладки разнообразные, с компьютером связанные, и будет он грезить, наслаждаясь любовью своею, ибо программа эта ответит всем его ожиданиям!

Странно, что столь немного нужно для счастья вашего: пусть иллюзия только станет реальностью, и вы довольны уже! Отвергнута вами жизнь, и наслаждаетесь вы самодовольством смерти!

«Не бывает мыслей мелких, бывают лишь мелкие жизни», — так говорит Заратустра. Мелкая жизнь и есть страдание ваше, и большое страдание! Но зачем же, скажите мне, сострадать мелкой жизни?

Что толку в том, что потакаем мы страданию друга нашего? Что толку, что пьём с ним чашу его заблуждений? Не в сострадании нашем нуждается он, но в жизни нашей. Быть для друга своего жизнью — вот признак подлинной дружбы!

Но не разорвёт один оболочки стальной страдания человека другого, пока сам не захочет тот выйти из тюрьмы своей, своего безумия. Смешны мне крестовые ваши походы, когда силой вы к любви принуждаете, да и сами любите через силу!

Можете вы розу разъять, но как заставить её самой распуститься? Но вы и камень овальный за бутон цветка принимаете, так и бьётесь теперь камнем о камень. Что ж, будет вам крошка!

Не сострадания вашего, но готовности вашей — вот чего ожидает от вас человек другой, если попран им страх его. Но много ли среди вас бесстрашных? Я ж среди вас только безрассудных и видел!

«Не жалейте ни себя, ни других, и другим не позволяйте себя жалеть! Жалость — вот они, поминки жизни вашей.

Но кто ж оплакивает неумершего? Только безумный глупец, верно, да тот, кто намеревается стать убийцей! Да уж, задали гробовщикам вы работы!

Но зачем же вы убиваете жизнь свою, она же одна у вас? Обидно очнуться в гробу заколоченном! Очнитесь же прежде и не медлите!

Отриньте страдание ваше: пусть станет это последним страданием вашим! Избавьтесь же от иллюзии любви, освободитесь от пут её для счастья взаимности!

И не создавайте другого по образу и подобию ожиданий ваших, но умейте видеть Другого в нём, ибо Другой — свидетельство жизни вашей!

Есть ли большее у вас, чем жизнь ваша? Разве же возможно большее? Что ж не радуетесь вы большому, но ищете услады своей в пустом?

Может быть, затерялись вы среди небоскрёбов стыда вашего? Озритесь же — горизонт не граница, но двери! И все, счастье взаимности знающие, — мягки!».

Так говорил я к людям в этом городе небоскрёбов, но не слышали они слов моих, ибо надели уже на члены свои прищепки и накладки разные, к компьютеру подключённые, и получили они то счастье, на которое были способны.

Лучше уж радость в глупости, чем страдание с ней, ибо у каждого из нас жизнь одна!

Ты всё ещё ждёшь меня, друг мой, или купил уже «программу счастья» по моей формуле?

Твой Заратустра

Ватикан

Привет тебе, другой мой, из города, где даже дороги черны!

Узнал я в городе этом, что речи влюблённого не так пусты, как речи верующего. А там где подлинно пусто — там черно, оттого, наверное, даже дороги черны в городе этом.

Стыд милее мне чистого страха — вот что и понял здесь. И если влюблённый хотя бы стыдится глупости своей, не понимая её, то верующий даже не стыдится собственной глупости, а лишь ищет предлоги ей.

Отчего, говорит верующий, отчего не молчит он? Верно, страх смерти заставляет его говорить. Но бояться смерти нельзя, ибо нельзя бояться того, чего нет. А кто её видел? Потому заключаю я, что речи верующих ещё и безумны.

О чём говорит верующий? Говорит он о том, чего не знает. Может ли он не лгать, коли так? Благо, если бы молчал он, отвечал отрицательно, говорил двусмысленно, но нет, он утверждает! Потому заключаю я, что он ещё и лжесвидетельствует. Но вот задумался я, блуждая по чёрным дорогам города этого: оправдывает ли страх верующего ложь его? Быть может, меньше так он будет страдать? Пусть уж лучше он заблуждается, чем страдает, если другое ему неведомо!

И тогда встретился я со стариком, что руководит всеми гражданами города этого и филиалов его. И рассказал я старику этому с белёсыми глазами о том, что есть жизнь после смерти и что я видел её. И рассказал я подробно, указывая всё, что тот надеялся от меня услышать.

И ликовал старик этот, словно дитя малолетнее красочному подарку, и собрал он целую площадь паствы своей, и закрыли тела их мостовой чёрный булыжник, и возвестил он им с балкона своего благую весть: есть, мол, жизнь вечная!

И ликовала площадь, и ликовали кардиналы его в красных рясах, и плакали женщины, и плакали мужчины слезами счастья, и дети их, испугавшись, тоже плакали. И пели все они вместе псалмы, и восславляли Господа своего, и целовались бесчувственно, так словно праздновали они свадьбу одновременно и похороны!

Когда же смотрел я на слёзы их, то думал, что не столько верующие боятся смерти, сколько возможности ошибиться в предмете веры своей. И оттого настойчиво так ищут они доказательств, и оттого так, всему верят они, что говорят им!

Вот путь, каким иллюзия жизнь погубить может страхом, — свой обман обнаружив. Оттого-то и шли они на костры жаркие, оттого истязали себя плетьми острыми, оттого морили они себя голодом — чтобы страхом боли своей доказать себе, что нечего им бояться!