Крестный отец Катманду - Джон Бердетт

Вердикт, который он вынес на следующий день, был тщательно взвешен. Перед глазами вновь и вновь всплывает картина: Викорн восседает за своим необъятным пустым столом, а диски с фильмом брошены в ящик, как решенное дело. Его поза одновременно величественна и по-судейски авторитетна, хотя время от времени, когда ему надоедает сидеть, он проводит ладонью по седым волосам и встает. Он среднего роста, мускулист, любит носить скромную полевую коричневую форму полковника полиции, как Наполеон носил потертый мундир, чтобы воодушевить войска. Викорн — мультимиллионер. Некоторые, чтобы оценить его состояние, оперируют даже словом «миллиардер». Для человека лет шестидесяти пяти он двигается с удивительной грациозностью — только гангстеры в его возрасте сохраняют такую кошачью пластичность. Согласно его просвещенному мнению, старый Корлеоне проявил себя слюнтяем, отказавшись торговать наркотиками, а Солоццо был прав, когда попытался его завалить. Полковник даже удостоил меня одним из своих знаменитых пассажей:

— Что плохого в трафике героина? Наркотик везут в Европу или Америку. Ты только представь: какой-нибудь помешанный на себе «нарцисс» загрязнял бы окружающую среду, курсируя в авто на работу и с работы, — причем скорее всего сидел бы в машине один. На службе, где и так все насквозь прожарено, жег бы зря электричество. А благодаря нам он остается дома, впадает в ступор и балдеет. Его работу отдают человеку в Бангладеш, и тот выполняет ее за пятую часть зарплаты нашего «нарцисса». На эти деньги он кормит семерых родичей и, кроме того, ездит на работу на велосипеде, от чего выигрывает вся планета.

С другой стороны, Викорну понравилась жесткость, с какой молодой Майкл расправился с врагами, стрелявшими в дона, но усомнился в необходимости бежать из Нью-Йорка и начинать дело в Лас-Вегасе. Надо было получше планировать свои действия, эффективнее использовать финансовые возможности, связи и силу капитала, и тогда семья Корлеоне могла бы захватить всю страну и возвышалась бы над ней, словно колосс, опираясь ногами на оба побережья. Полковник порадовался тому, как запугали Джека Уолца, подложив ему в постель отсеченную голову его любимого коня, но осудил Корлеоне за то, что тот не воспользовался моментом и не прибрал к рукам всю киноиндустрию.

— Отрасль была бы у них в кармане. Обычная проблема с яо-пао фарангов — они недальновидны, слишком гордятся победами и лишены самоограничения и смирения буддистов. Вот почему я терпеть не могу вести с ними дела.

Однако в организации дона нашлось нечто такое, отчего у Викорна загорелись глаза. Обычно этот блеск не сулит ничего хорошего окружающим, и, как правило, окружающий — это я.

— Там был еще один светлокожий фаранг, не такой волосатый, как остальные, — как его зовут?

— Хейген. Он светлокожий, потому что по происхождению ирландец. Вито Корлеоне принял Хейгена в семью, после того как Сони привел его с улицы. Дон определил его учиться в юридический институт.

— Именно тот. Как называлась его должность?

— Консильери.

— Точно. — Викорн посмотрел прямо мне в глаза.

Как водится, он застал меня врасплох. Мне казалось, что мы обсуждаем фильм, о котором больше никто не говорит. И я не распознал сигналов, что мы обсуждаем то, как мне предстоит провести остаток жизни.

— Нет, — помотал я головой. — Даже не думайте. Вы же меня знаете. Я самый бесхарактерный слабак во всей полиции и существую лишь благодаря вашему покровительству. За десять лет службы в строю никого не убил — даже случайно. Разве не достойно презрения? Настоящие полицейские парни подозревают, что я — скрытый транссексуал наподобие Лека…

Я мямлил, а сознание рисовало картины одна ужаснее другой: я весь в дырках в багажнике машины в Клонг Той[5]у реки. А может быть, и в самой реке.

— У меня, понимаете, бу… бу… буддийское сознание. Я на самом деле намерен идти Восьмеричным путем.[6]Принимаю религию всерьез, а не просто хожу в храм. И вероятно, знаю о буддизме больше, чем рядовой монах, вы сами говорили. Я — монах manqué, то есть несостоявшийся. Нет, — повторил я больше для того, чтобы убедить самого себя. — Нет, нет и нет. Я не могу быть ничьим консильери.

Викорн посмотрел на меня больше с удивлением, чем с раздражением.

— Ты обсуждал это с матерью?

Своим вопросом полковник ошеломил меня и ввел в растерянность.

— С матерью? — переспросил я обескураженно. — Разумеется, нет. Вы только что об этом заговорили.

Полковник одарил меня улыбкой тигра.

— Да не трепыхайся ты. Излишняя нервозность всегда была твоей слабостью. Твои нервы пролегают слишком близко от поверхности. Это потому, что твой восходящий знак — деревянный кролик.

— Знаю. А ваш — металлический дракон.

— Вот именно. И ты работаешь на меня. — Внезапно разозлившись, Викорн поднял руку вверх. — Я тебя ни к чему не принуждаю, только прошу подумать. И посоветоваться со своими женщинами. Не хочешь с матерью — обсуди это с Чаньей.

— С женой?.. — Я уже хотел возразить, сказать, что благочестивая буддистка и моя партнерша по вере (мы стали пользоваться этим термином, поскольку слово «жена» звучит расплывчато) никогда не посоветует мне стать консильери крестного отца, но тут мне пришло в голову, что полковник уже все пролоббировал, иначе бы не упомянул мою мать и Чанью.

— Хорошо, — согласился я, поскольку только так можно было закончить этот разговор. — Я поговорю с Нонг и Чаньей.

Я не сомневался, что он способен надавить на мою мать, например, пользуясь тем, что ему принадлежит контрольный пакет акций ее ночного бара «Клуб пожилых мужчин» на сой Ковбой. Но в своей дорогой Чанье я был полностью уверен. Она архат, святой человек в женском обличье, продвинулась в буддизме гораздо дальше меня. Это удивительное достижение, если учесть, что много лет Чанья была проституткой.

Нет, Чанья — моя совесть, а не Викорна. После рождения нашего сына Пичая шесть лет назад она развила в себе настолько респектабельные взгляды на жизнь, что стала намекать, мол, не прочь официально зарегистрировать наш брак. Пока что мы довольствовались буддийской церемонией в ее родной деревне. Я заплатил ее матери в качестве выкупа четырнадцать тысяч долларов, хотя, строго говоря, в деревенской ценовой структуре она была «лежалым товаром». Просто ее мамаша знала, что я младший компаньон моей матери, и проницательно заключила, что сто́ю гораздо больше зарплаты полицейского. Кстати, во время церемонии Чанье пришлось омыть мне ноги — ключевое событие, которое мы время от времени вспоминаем. Но в любом споре оно становится обоюдоострым мечом.