Восемь гор - Паоло Коньетти

Так мы и проводили целые дни, он на одном берегу, я – на другом, не удостаивая друг друга взгляда.

– Почему ты с ним не подружишься? – спросила как-то вечером мама, сидя перед печкой. За многие зимы дом настолько пропитался влагой, что мы разводили огонь, чтобы приготовить ужин, а гасили, только когда шли спать. Каждый был увлечен своей книгой и, время от времени оторвавшись от чтения, поддерживал огонь или беседу. Нас слушала большая черная печка.

– А как? – спросил я. – Что я ему скажу?

– Скажи: “Привет!” Спроси, как его зовут. Как зовут его коров.

– Ну да, как же, – сказал я, притворяясь, будто поглощен книгой.

В отношениях с людьми мама намного обгоняла меня. Поскольку магазинов в деревушке не было, пока я исследовал реку, она нашла хлев, где можно было купить молоко и сыр, огород, где ей продавали овощи, и лесопилку, где ей разрешили брать обрезки. Еще она договорилась с парнем из сыроварни – он приезжал утром и вечером на фургончике за бидонами с молоком и привозил нам хлеб и кое-какие продукты. Не знаю, как ей это удалось, но прошла неделя, и мама повесила на балконе ящики и посадила герань. Теперь наш дом можно было узнать издалека, я слышал, как немногочисленные жители Граны здоровались с мамой, называя ее по имени.

– Ладно, не важно, – прибавил я минуту спустя.

– Что не важно?

– Подружиться. Мне и одному хорошо.

– Правда? – спросила мама. Она подняла глаза от книги и, не улыбаясь, словно речь шла о серьезном деле, спросила: – Ты уверен?

Тогда она решила мне помочь. Не все так считают, но мама твердо верила, что в чужую жизнь нужно вмешиваться. Прошла пара дней, и я увидел, что в нашей кухне, на моем стуле сидит и завтракает паренек – тот, что пас коров. Сказать по правде, сначала я не увидел его, а услышал запах: от него пахло хлевом, сеном, скисшим молоком, влажной землей и дымом от дров, как для меня с тех пор пахнут горы, – этот запах я слышал в горах по всему свету. Звали его Бруно Гульельмина. В Гране эту фамилию носили все, объяснил он, но Бруно звали только его. Он был старше меня на несколько месяцев, родился Бруно в ноябре 1972 года. Он заглатывал печенье, которым угостила его мама, так, словно ел его впервые. Наконец обнаружилось, что не только я разглядывал его на лугу, но и он разглядывал меня, пока мы оба делали вид, будто не замечаем друг друга.

– Нравится тебе речка, да? – спросил он.

– Да.

– Плавать умеешь?

– Чуть-чуть.

– А рыбу ловить?

– Нет, наверное.

– Пошли, я кое-что тебе покажу.

Сказав это, он слез со стула. Я переглянулся с мамой и, не раздумывая, побежал за ним.

Бруно привел меня в то место, которое я знал, рядом с мостиком. Когда мы пришли на берег, он шепотом велел мне не раскрывать рта и не шевелиться. Потом свесился с камня – совсем чуть-чуть, чтобы видеть воду. Рукой он дал знак подождать. Я принялся разглядывать его: у Бруно были соломенные волосы и загорелая шея. Он носил штаны, которые были ему велики, закатанные на лодыжках и висящие на поясе, и казался карикатурой на взрослого. Он и вел себя как взрослый, говорил и двигался как-то солидно. Кивком подозвал меня – я послушался и тоже свесился с камня посмотреть, что он там разглядывает. Я не догадывался, что мне предстоит увидеть: в этом месте речка образовывала каскад и маленькую темную заводь глубиной по колено. Вода, падая сверху, бурлила и пенилась. По краям плавала густая пена, поперек течения застряла крупная ветка, собиравшая траву и влажные листья. В этом зрелище не было ничего необычного, вода просто стекала с горы, но всякий раз, сам не знаю почему, оно меня очаровывало.

Вглядываясь в заводь, я заметил, что поверхность воды дрогнула: там, в глубине, находился кто-то живой. Одна, две, три, четыре тонкие тени замерли головами против течения, лишь хвосты тихо мотались влево-вправо. Порой одна из теней резко перемещалась и замирала в другой точке, порой из воды показывалась спина и исчезала, но головы были все время повернуты к каскаду. Мы находились ниже по течению, поэтому они нас еще не увидели.

– Это форель? – прошептал я.

– Это рыба, – ответил Бруно.

– Они всегда здесь?

– Не всегда. Иногда уплывают в другую яму.

– Что они делают?

– Охотятся, – ответил он, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся. Я же узнал об этом только сейчас. Я всегда думал, что рыба плывет по течению: так ей проще, и не нужно тратить силы, сопротивляясь потоку. Рыбы шевелили хвостами ровно настолько, чтобы оставаться на месте. “Интересно, на кого они охотятся? Наверное, на мошек, которые кружат над поверхностью воды и попадают к ним в пасть, как в ловушку”. Я пристально вглядывался, стараясь во всем разобраться, но тут Бруно надоело: он вскочил, замахал руками, форель мгновенно ускользнула. Из середины заводи рыбы бросились врассыпную. Я посмотрел на воду, но увидел лишь бело-голубую гальку на дне. Потом пришлось оторваться от этого зрелища, чтобы догнать Бруно, – тот бегом поднимался по насыпи.

Чуть выше у реки стояло одинокое строение вроде сторожки. Оно постепенно разваливалось среди зарослей крапивы, кустов малины и сохнувших на солнце осиных ульев. В деревне было полно таких развалюх. Бруно положил руки на каменные стены поближе к углу, где было много трещин, подтянулся и в два счета залез в окно первого этажа.

– Давай! – крикнул он, выглядывая из окна. Но он забыл меня подождать – то ли дело казалось ему пустяковым, то ли ему не приходило в голову, что мне нужна помощь, или он просто привык, что в жизни каждый справляется сам. Я, как умел, попытался повторить за ним. Под руками я чувствовал шероховатый, теплый, сухой камень. Оцарапавшись о подоконник, я заглянул внутрь и увидел, что Бруно спускается с чердака по приставной лестнице. Видимо, решил, что я последую за ним повсюду.

В полутьме я увидел помещение, разделенное низенькими перегородками на четыре равные части, напоминавшие ванны. Пахло плесенью и сгнившим деревом. Постепенно, когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что на полу валяются железные банки, бутылки, старые газеты, рваные рубашки, дырявые башмаки, ржавые инструменты. Бруно склонился над большим, гладким, белым камнем в форме колеса, лежавшем в самом углу.

– Что это? – спросил я.

– Жернов, – ответил он. – Мельничный камень.

Я тоже наклонился взглянуть. Мне было известно, что такое жернов, но я никогда не видел его своими глазами. Я протянул руку. Камень был холодный, скользкий, отверстие в центре заросло мхом, который прилипал к подушечкам пальцев, словно зеленая грязь. Царапины на руках горели.

– Надо его поставить, – сказал Бруно.

– Зачем?

– Тогда он покатится.

– Но куда?

– Как куда? Вниз. Куда же еще?

Я покачал головой, не понимая. Бруно терпеливо объяснил: