Будда из пригорода - Ганиф Курейши

— Нет.

— Он сказал: «Это не писательство, это печатательство!»

— Но, Ева…

В качестве примера я прочел вслух заключительные страницы романа «На дороге».

— Хорошая защита! — воскликнула она, а под нос пробормотала (она не могла не оставить за собой последнего слова): — Если хочешь жестоко разувериться в Керуаке, перечитай его в тридцать восемь.

Перед уходом она открыла «подарочный мешок», как она называла свою сумку.

— Я тут для тебя кое-что припасла, — это был «Кандид»[13]. — В следующую субботу заскочу, проверю, что ты там вычитал.

Но больше всего меня потрясло, когда она растянулась на моей кровати, слушая записи, которые мне хотелось ей прокрутить, и вдруг ни с того ни с сего разоткровенничалась и посвятила меня в секреты своей сексуальной жизни. Муж бьет её, сказала она. Любовью они вообще не занимаются. Она хотела заниматься любовью, это — сильное, самое удивительное ощущение, сказала она. Она употребила слово «трахаться». Она хочет жить, сказала она. Она пугала меня, волновала, она всколыхнула все наше семейство, едва ступив на порог.

Что же теперь затевают они с папой? Что происходит в её гостиной?

Ева переставила всю мебель. Резные кресла и столики со стеклянными столешницами были сдвинуты к сосновым книжным полкам. Шторы задвинуты. Четверо мужчин и четыре женщины, все седоволосые, сидели на полу, скрестив ноги, ели арахис и пили вино. Отдельно от них, прислонясь спиной к стене, расположился мужчина неопределенного возраста — где-то между двадцатью пятью и сорока пятью — в черном потрепанном вельветовом костюме и тяжелых черных ботинках. Штанины заправлены в носки. Грязные светлые волосы. Дешевые книжки в бумажных переплетах оттопыривают карманы. Он делал вид, что не знаком ни с кем из присутствующих, а если и знаком, то не расположен общаться. Он курил и поглядывал на происходящее с интересом, но любопытство его носило чисто научный характер. Он был очень насторожен и нервничал.

Поставили какую-то монотонную музыку, которая навевала похоронное настроение.

Чарли пробормотал:

— Ты, разумеется, без ума от Баха, не так ли?

— Ну, скажем, это не мой размерчик.

— Что ж, по крайней мере, честно. Думаю, наверху у меня найдется что-нибудь твоего размерчика.

— А где твой отец?

— У него нервный срыв.

— В смысле, его тут нет?

— Он отправился в некий терапевтический центр, где это позволяют.

В нашей семье нервные срывы были такой же экзотикой, как Нью-Орлеан. Я не представлял, от чего они случаются, но отец Чарли всегда казался мне весьма дерганым типом. В тот единственный раз, когда он появился у нас дома, он просидел весь вечер на кухне — ныл и ремонтировал папину авторучку, в то время как Ева в гостиной объясняла, почему ей срочно необходим мотоцикл. Насколько я помню, на маму это нагнало непреодолимую зевоту.

Сейчас папа сидел на полу. Разговор шел о музыке и литературе. Они оперировали словечками вроде «Кришнамурти», «Дворжак» и «Эклектика». Приглядевшись повнимательнее, я сделал вывод, что пришедшие мужчины были сплошь рекламными агентами и дизайнерами, или подыскали себе другую непыльную работенку, столь же высокохудожественную. Отец Чарли служил дизайнером в рекламном агентстве. Но господина в черном вельветовом костюме я никак не мог раскусить. Кем бы они там ни работали, выпендривались и выставлялись они со страшной силой: в этой комнатке концентрация выпендрежа была выше, чем во всей Южной Англии.

Дома папа поднял бы их на смех. Но здесь, в самом центре этого болота, он делал вид, что получает редкостное удовольствие от общения. Он вел беседу, громко вещал, прерывал всех на полуслове и то и дело дотрагивался до ближайшего к нему собеседника. Мужчины и женщины мало-помалу подтягивались к нему, образуя кружок на полу. Значит, всю свою угрюмость и обиженное бурчание по поводу и без повода он приберегал для дома, для семьи?

Я заметил, что мужчина, сидевший рядом со мной, повернулся к соседу, и ткнул пальцем в моего отца, который в этот момент изливал поток поучений на женщину, одетую в длинную мужскую рубаху и черные колготки он объяснял ей, что необходимо научиться опустошать разум. Женщина ободряюще кивала. Мужчина сказал громким шепотом:

— И зачем это наша Ева притащила сюда этого медноликого индийца? Разве мы пришли не ради того, чтобы просто надраться до чертиков?

— Он здесь для демонстрации мистических таинств.

— А верблюд его что, снаружи припаркован?

— Да нет, он прибыл на ковре-самолете.

Я лягнул мужика по почке. Он поднял голову.

— Пошли наверх, Карим, в мою конуру, — предложил Чарли к моему великому облегчению.

Но прежде чем мы успели незаметно смыться, Ева выключила верхний свет. На единственную оставшуюся лампу на столе она накинула полупрозрачный платок, и комната погрузилась в нежный розовый полумрак. Движения её стали балетными. Гости один за другим замолкали. Ева улыбнулась каждому.

— Давайте расслабимся, — сказала она.

Все согласно закивали. Женщина в рубахе сказала:

— В самом деле, давайте расслабимся.

— Да, да, — подхватили остальные. Один мужчина затряс руками, как будто пытаясь освободиться от перчаток, разинул рот во всю ширь, вывалил язык и выкатил глаза, как горгулья.

Ева обернулась к папе и поклонилась ему на восточный манер.

— Это мой давний и добрый друг Харун, он укажет нам Путь.

— Господи Иисусе, мать вашу, — сказал я Чарли шепотом, вспоминая, что папа не в силах найти путь даже до Бекенгема.

— Давай поглядим, — пробормотал Чарли, садясь на корточки.

Папа пересел на пол в конце комнаты. Все смотрели на него с живым интересом, и только те двое, что сидели рядом со мной, многозначительно переглянулись, всем своим видом показывая, что едва сдерживаются, чтобы не расхохотаться. Папа заговорил медленно и доверительно. Нервное возбуждение, мучавшее его раньше, исчезло без следа. Как будто он внезапно осознал, что эти люди — в полной его власти и выполнят все, что он велит. Я уверен, что ничего подобного он раньше не проделывал. Наверное, сейчас импровизировал на ходу.

— То, что произойдет здесь сегодня вечером, принесет вам немалую пользу. Возможно, благодаря этому вы даже немного изменитесь, или захотите измениться, чтобы полностью задействовать ваш личностный потенциал. Но есть одна вещь, которой вы делать не должны. Вы не должны сопротивляться: это равноценно тому, чтобы пытаться вести машину, поставив её на ручной тормоз.

Он помолчал. Взгляды всей аудитории были прикованы к нему.

— Мы сделаем несколько упражнений на полу. Пожалуйста, раздвиньте ноги.