Будда из пригорода - Ганиф Курейши

— Ты как насчет сегодня?

— А что сегодня, Божок?

— Я выступаю, — сказал он, не в силах скрыть гордость.

— Правда? Опять?

— Да, меня попросили. Что называется, по требованию публики.

— Здорово. А где?

— Секретная информация. — Он с довольным видом похлопал себя по пузу. Так вот чего он хочет на самом деле — выступать. — Меня еле нашли, по всему Орпингтону разыскивали. Скоро я стану популярней, чем Боб Хоуп[22]. Но твоей маме я ни словом не обмолвился. Она совсем не понимает моих публичных выходов, вернее, уходов из дома. Ты со мной?

— С тобой, пап.

— Ну и славно. Готовься.

— А чего мне готовиться-то?

Он ласково дотронулся до моей щеки тыльной стороной ладони.

— Волнуешься, а? — Я не ответил. — Нравится тебе на людях бывать, внимание и все такое.

— Да, — застенчиво сказал я.

— А мне нравится, когда ты со мной. Я очень тебя люблю. Мы вместе растем, вместе.

Он был прав, — я с трепетом ждал его второго выступления. Мне и само действо нравилось, но кое-что занимало меня куда больше. Мне не терпелось выяснить, шарлатан мой папа, или есть во всем этом сермяжная правда. Очаровал же он Еву, в конце концов, и главное — одурманил Чарли, а это ох как непросто. На них подействовала его магия, и я окрестил его «Божком», но некоторые сомнения у меня все же оставались. Он не заслужил ещё полного права на это прозвище. Мне хотелось знать, действительно ли мой внезапно прославившийся папочка мог что-то дать людям, или он всего лишь очередной эксцентрик с окраины.

Папа и Анвар жили по соседству в Бомбее, и с пятилетнего возраста были друзьями не разлей вода. Папин отец, врач, построил на берегу Яху симпатичный, скромный деревянный дом для себя, жены и двенадцати детей. Папа и Анвар спали вместе на веранде, и чуть свет бежали к морю купаться. В школу они ездили в двуколке. По выходным играли в крикет, а после школы — в теннис на семейном корте. Слуги подавали мячи. В частых матчах по крикету с англичанами приходилось поддаваться: Англия должна была победить. В то время постоянно случались бунты, демонстрации и драки между индуистами и мусульманами. Вдруг выяснялось, что твои друзья и соседи индусы выкрикивают непристойности перед твоим домом.

Можно было ходить на званые вечера, потому что Бомбей — родина индийской киноиндустрии, а один из папиных братьев выпускал журнал про кино. Папа с Анваром обожали хвастаться всеми этими «звездами», с которыми они знакомились, и актрисами, которых они целовали. Однажды, когда мне было лет семь или восемь, папа сказал, что, по его мнению, я должен стать актером. Это хорошая жизнь, сказал он, и зарабатываешь много. Но вообще-то он хотел, чтобы я стал врачом, и про мое киношное будущее больше разговоров не заводил. Консультант по профориентации в школе посоветовал мне изучать таможенное и акцизное управление — очевидно, разглядел во мне скрытый талант обыскивать чужие чемоданы. А мама прочила мне карьеру моряка, основываясь, наверное, на том, что мне нравилось носить брюки «клеш».

У папы было идиллическое детство, и когда он рассказывал мне о своих приключениях с Анваром, я только диву давался, как мог он обречь собственного сына на прозябание в безрадостном пригороде Лондона, о котором говорят, что перед глазами его жителей в смертный час возникают не картины прожитой жизни, а окна с двойным остеклением.

Только по приезде в Лондон до папочки дошло, насколько он усложнил себе жизнь. Никогда прежде не приходилось ему самому готовить, стирать, чистить ботинки и стелить постель. За него все делали слуги. Папа говорил, что когда он пытается вспомнить дом в Бомбее, ему никак не удается восстановить в памяти кухню: он туда просто-напросто не входил. Он, однако, помнил, что его любимого слугу уволили за мелкие кухонные преступления: во-первых за то, что однажды поджаривал тосты лежа на спине и держа кусок хлеба над огнем пальцами ног, а во-вторых за то, что мыл салат при помощи зубной щетки — его собственной, между прочим, щетки, не хозяйской, но это не меняло сути дела. Не было ему прощения. Из-за этого инцидента папа стал социалистом, насколько это слово вообще к нему применимо.

Маму порядком раздражала папина аристократическая бесполезность, но вместе с тем она гордилась его родней.

— Они благороднее Черчилля, — говорила она людям. — Он ездил в школу в экипаже, запряженном лошадьми.

Это чтобы папочку не спутали с толпами индийских обывателей, хлынувших к берегам Британии в 1950-60-х, про которых говорили, что они не умеют управляться с ножом во время еды и совершенно не знают правил пользования туалетами, поскольку забираются с ногами на стульчак и испражняются, сидя на корточках.

В отличие от них, папа приехал в Англию, потому что его послали учиться. Его мать связала ему и Анвару несколько шерстяных маек, вызывающих дикий зуд, и помахала на прощанье со станции Бомбей, предварительно взяв с них обещание никогда не есть свинину. Папа должен был вернуться на родину элегантным английским джентльменом с дипломом в кармане и к тому же искусным танцором. Но, уезжая, он не мог себе представить, что больше никогда не увидит лица матери. Это было величайшее, невыразимое горе в его жизни, оно-то, по-моему, и объясняло его безнадежную привязанность к женщинам, проявлявшим о нем заботу, он любил их так, как мог бы любить мать, которой так и не написал ни единого письма.

Лондон, Олд-Кент-роуд, повергла обоих друзей в леденящий шок. Было влажно и туманно, обращались к ним не иначе как «Солнечный Джим»; еды вечно не хватало, а папа так и не смог привыкнуть к маслу, стекающему с горячих тостов.

— Капает, как из носу, — говорил он, отталкивая тарелку с неизменным блюдом рабочего класса. — Я думал, мы будем питаться ростбифами и йоркширским пудингом.

Но карточки на продукты ещё не отменили, район этот, разбомбленный во время войны почти до основания, пока был бесхозным и заброшенным. Вообще, британцы, живущие в Англии, вызвали у папы удивление и жалость. Он никогда не видел англичанина в бедности, а именно так жили железнодорожники, дворники, лавочники и бармены. Он никогда не видел англичанина, пальцами запихивающего в рот кусок хлеба, и никто не говорил ему, что англичане моются нерегулярно из-за отсутствия горячей воды — спасибо, если хоть холодная есть. И когда папа принимался рассуждать о Байроне в местных пабах, выяснялось, что не каждый англичанин умеет читать, и далеко не каждый желает выслушивать лекции индийца на тему поэтики безумца и извращенца, а ведь его никто не предупреждал об этом.

К счастью, папе и Анвару было где остановиться — у доктора Лала, друга папиного отца. Доктор Лал был огромного роста индийцем, дантистом и, как он утверждал, другом Бертрана Рассела[23]. Во время войны, в Кембридже, одинокий Рассел убедил доктора Лала, что мастурбация — лучшее средство против сексуальных недомоганий. Великое открытие Рассела изменило жизнь доктору Лалу, он клялся, что с тех пор стал счастливым человеком. А может, его освобождение было одним из самых замечательных достижений Рассела? Потому что если бы доктор Лал не вел столь откровенных разговоров с двумя своими юными и сексуально ненасытными постояльцами, мой папа не встретил бы мою маму, а я не влюбился бы в Чарли.