Кандидат в Будды - Сергей Федорович Летов

В Семипалатинске было лишь три вуза — медицинский, ветеринарный и педагогический. Мать выбрала медицину и впоследствии стала высококлассным врачом-невропатологом, закончила ординатуру. Я и все члены семьи постоянно слышали от нее рассказы о сложных случаях во врачебной практике, об особенностях функционирования нервной системы и психики человека.

Родители не были ориентированы на материальные ценности, как раз наоборот. У нас была собранная ими большая библиотека. Именно от родителей исходила инициатива обучения меня музыке. Правда, они мечтали о моей естественно-научной карьере и больше всего поощряли занятия математикой, физикой и химией, музыку же видели только в качестве общекультурного навыка.

У меня было исключительно счастливое детство, и я очень благодарен им за него. Я получил в детстве то, чего они сами были лишены.

Детство

От Семипалатинска, где я родился в 1956 году, в памяти остались отдельные тревожные кадры. Черные некрашеные деревянные ворота перед нашим домиком на берегу Иртыша, которые открывались изнутри, если просунуть в отверстие руку. Мост через Иртыш, испугавшись шума которого я бросился за борт лодки — на ней катались по реке мои родители; отец успел поймать меня за шиворот. Мне тогда было около двух лет.

В 1959 году наша семья переехала в Омск, к новому месту службы отца.

Здесь я пошел в первый класс в школу № 19, знаменитую школу города Омска, в которой в разное время учились поэты Роберт Рождественский и Леонид Мартынов, актер Владислав Дворжецкий, академики и дипломаты.

В Омске мы поначалу жили в очень забавном месте — в самом центре города, на старинной улице Таубе, неподалеку от Тарских ворот, в бараке — бывших конюшнях Колчака. Адмирал Колчак, очень любивший лошадей, построил для них каменные конюшни. В советское время они были разделены перегородками на 19 комнат, куда заселяли семьи военнослужащих по преимуществу. Сейчас этот барак снесен, на его месте построена школа.

Туалет находился во дворе, ванной не было — мыться ходили в баню. В длинном коридоре шумели керогазы (разновидность примусов), на которых варилась какая-то еда. Керогазы эти стояли напротив каждой комнаты, у двери, и их сторожили хозяйки. Во дворе играли дети, иногда откапывая из земли лошадиные кости.

Рядом с нашим бараком находились здание администрации Омска, где когда-то размещалось правительство Колчака, дом градоначальника, драмтеатр, острог, где содержался Достоевский (в народе — «крепость»). Неподалеку был Дом офицеров, куда бабушка впервые привела меня учиться играть на фортепьяно. В бараке у нас, конечно, никакого фортепьяно быть не могло: жили в ужасной тесноте.

Окна выходили на дом сотрудников МВД, откуда однажды в окно влетела пуля, разбив флакон духов «Красная Москва», стоявший на трельяже: дети милиционеров баловались оружием. Стреляли в спичечный коробок на балконе пятого этажа, но пуля рикошетом от ограждения полетела в окно нашего барака.

По дороге в школу — рядом с Тарскими воротами, прямо перед домом градоначальника — стоял памятник, изображавший сидящего Ленина и стоящего Сталина. Сталин на что-то Ленину указывал и комментировал. В одно прекрасное утро Сталин с постамента исчез, остался только сидящий на краю Ленин, который странно оглядывался в поисках пропавшего Сталина. Потом этот несуразный монумент убрали, оставив пустой постамент, словно памятник буддийской Пустоте.

Позднее неподалеку от драмтеатра появилось стеклянное кафе «Чудесница», где все блюда были приготовлены из кукурузы — «королевы полей»! Потом внезапно кафе закрыли: кукуруза вместе с Никитой Сергеевичем Хрущевым попала в опалу.

Помню, проезжал руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт. Людям раздавали приветственные бумажные флажки. Какая-то старая бабка пыталась пролезть вперед сквозь толпу: «Пустите на германского царя посмотреть!» — взрослые смеялись…

Помню, что Омск в начале 60-х был очень благоустроен, во всяком случае его центр. Он отличался чистотой и прямо-таки утопал в цветах и аккуратно подстриженных зеленых насаждениях.

Родители учились: мама — в мединституте, отец — в пединституте, а мы с бабушкой гуляли вокруг, поджидая их. Когда бабушка заболела, отец вынужден был брать меня с собой на службу. Так я побывал в воинских частях, на аэродромах, в казармах и на политзанятиях. Рисовал на бланках боевых листков.

10 сентября 1964 года в разделенной ширмой на две части комнате в бараке по адресу Таубе 19а прописался еще один жилец — мой брат Игорь Летов, получивший потом известность под псевдонимом Егор.

Помню, практически сразу же выяснилось, что у Игоря большие проблемы со здоровьем. Помню, что мать стояла у коляски, в которой лежал младенец, и тихонько плакала, а отец и бабушка ее утешали.

В самые первые месяцы жизни брата у него началась гидроцефалия, и врачи прописали ему глютаминовую кислоту (может быть, я что-то путаю, но я запомнил именно так). То ли из-за этой кислоты, то ли еще из-за чего, но ребенок стал напрочь отказываться от еды, и мы все устраивали целые представления, чтобы хоть как-то его накормить.

Из-за ужасной тесноты спал Игорь в детской коляске, которая служила ему кроваткой. В этой же части комнаты спали и мы с мамой и отцом, за ширмой — бабушка. Месяцам к четырем, кажется, в здоровье брата наступило какое-то улучшение, и развитие болезни удалось остановить.

А месяцев через восемь отец получил трехкомнатную квартиру в Чкаловском поселке — на самой окраине города Омска, неподалеку от воинской части, в которой он служил.

Чкаловский поселок был построен на месте военного аэродрома, бетонные плиты которого через пару лет после нашего переезда закатали в асфальт и назвали Космическим проспектом. Практически весь поселок состоял из пятиэтажных крупнопанельных хрущевок, покрашенных в охристые цвета. Мы поселились на самом его краю. Вокруг были луга с клевером, чуть дальше — березовые рощи, в одной из которых также находилась радиолокационная воинская часть с расположенным недалеко хуторком, прозванным военными Западным Берлином, или Сайгоном. Солдаты бегали туда в самоволку, напивались и вытворяли разные безобразия. За прошедшие 50 лет воинские части ликвидировали, а Чкаловский поселок разросся вплоть до самых березовых рощ и кладбища, на котором сейчас покоятся мои бабушка, мать и брат. Все улицы с неотличимыми друг от друга пятиэтажками названы именами героев войны.

Несмотря на улучшение жилищных условий — у нас с братом оказалась на двоих своя отдельная комната, которая впоследствии стала студией «ГрОб Рекордз», — поселок мне не понравился, и своим я там себя не чувствовал. На этой рабочей окраине господствовали хулиганство, уличная преступность, какая-то общая неблагоустроенность. В соседних домах получали квартиры какие-то уголовники после освобождения из заключения. В школе № 45