Я - не Я - Алексей Слаповский

Девушка встала возле машины, ожидая, когда Неделин откроет. Он порылся в карманах, достал связку ключей, поковырялся в двери, подбирая ключи, открыл дверь, сел на водительское место, впустил красавицу, посмотрел на руль, на приборную панель, на рычажки и педали и подумал: ну вот, кончилось это дикое приключение. Он не умел водить машину.

Ты какой-то заторможенный, — сказала красавица. — Устал? — и приблизила лицо. Неделин взял в ладо ни её лицо и стал своими губами прижиматься к её губам, никак не находя удобства и удовольствия, не чувствуя ещё чужие губы своими. Но красавица помогла — приоткрыла рот и что-то такое стала делать, от чего и рот Неделина стал действовать уверенней, уже с удовольствием.

Нехотя оторвавшись, Неделин наугад вставил один из ключей в замок зажигания, оказалось — нужный ключ. Он повернул его, и тут же ноги сами стали нажимать педали, а правая рука сама ухватилась за какую-то штуковину с набалдашником, машина дёрнулась, мотор взвыл.

Это ты от меня закайфовал! — радостно сказала красавица. — А может, я поведу?

Ты умеешь?

Здрасьте!-фыркнула красавица. — Шути смешней. Куда поедем?

Куда и в прошлый раз, — слукавил Неделин.

Опять ко мне? У меня мать дома. А у тебя — жена? Когда разведёшься?

Скоро, — пообещал Неделин.

Да мне плевать, — сказала красавица. — Поехали.

* * *

Они приехали в окраинный микрорайон под названием Шестой квартал, и это странное название, потому что Пятый квартал по соседству ещё есть, а вот где Четвёртый, Третий, Второй и Первый, этого вам никто не скажет. Нету их.

— Сейчас я её гулять отправлю, — шепнула красавица в прихожей. (Выглянула.) — Она на кухне, проходи в комнату.

Неделин прошёл, скромно сел в кресло. Из кухни слышалось:

Опять жулика своего привела?

Привела. Завидно?

Доиграешься до сифилиса!

Доиграюсь. Завидно?

Я тебя, Ленка, выгоню. В публичный дом.

Их у нас нет, а жаль. Тебя на час, как человека, просят.

Это моя квартира.

Это наша квартира. Я тебя прошу, мама. По-доброму пока.

Нахалка! И т. п.

Неделин, оглядывая комнату, удивился: хоть раньше он не думал об этом, но как-то само собой предполагалось, что красавица (Леной зовут, хорошее имя, жена вот тоже Лена, но применительно к красавице это имя звучит совсем по-другому) живёт если не в роскошестве, то в красивом девичьем уюте. Здесь же — вон шкаф допотопный, без одной ножки, вместо которой подложена стопа книг, вон трюмо с лопнувшим зеркалом, платок брошен на продавленный диван, старушечий платок, тёмный, наверное, мать Лены — это и по голосу слышно — почтенного возраста, родила Лену поздно.

Мать Лены прошла в прихожую, не взглянув на Неделина, он успел только заметить, что она не старуха, но, очевидно, больная женщина: лицо жёлтое, волосы седые, глаза безнадёжные. Хлопнула дверь.

Вот сука какая, — проворковала Лена, нежно обнимая Неделина. — На час, говорит, и ни минуты больше, говорит. Вот сука противная, правда?

Конечно, — "сказал Неделин, чувствуя, что понемножку овладевает чужим языком. — Но она тебе мать.

Лена пожала плечами и сказала:

Ну?

Неделин огляделся. Похоже, местом действия должен стать вот этот продавленный раздвижной диван, похожий, кстати, на их с женой Еленой супружеское ложе, тоже раздвигаемое на ночь. Неделин взялся за низ, потянул на себя, диван заскрипел, но не поддался.

Ты что? — спросила Лена.

А?

Он не раздвигается, ты забыл?

Я так, попробовать…

Снимай шкуру-то, время идёт.

Над диваном висела мохнатая шкура, медвежья, что ли? И ведь заметная вещь, а он, хоть видел её, не придал значения, не задумался о ней. На шкуре, значит? Вполне эротично.

Он снял шкуру, расстелил на полу.

Лена быстро, без жеманства разделась.

Неделин глядел и не глядел на неё, видел и не видел.

Ну, — сказала Лена, красавица, голубоглазая певица. — Ну? Время мало. В чём дело-то?

Да, — сказал Неделин и стал раздеваться. Лена легла на бок, подставив руку под голову, ждала, посмеивалась. Неделин торопился, скидывая с себя чужие вещи: всё красивое, чистое, но, оказавшись голым, не мог не увидеть подробно чужое тело. Он увидел волосатые ноги с когтистыми кривыми пальцами, выпирающие кострецы бёдер, бледного цвета кожу живота, груди, рук, увидел нечто ещё…

Вид чужого тела, запах чужого тела. А Лена закрыла глаза, ждёт. Неделин, торопясь, присел на корточки, потом из этой позиции лёг, приткнувшись к Лене коленками, грудью, головой. Рука её прошлась по его бедру, по животу — окружая, приближаясь, — и удивлённо замерла. . — Ничего, ничего, — сказала Лена. — Сейчас.

Но сейчас не получалось.

Витя, Витя, Витя, — шептала красавица, и звуки чужого имени добавились мешающим грузом к впечатлению от чужого тела, чужого запаха. Надо бы отстраниться и, не глядя на себя, глядеть только на неё, но отстраниться — значит, обнаружить своё убожество, которое пока укромно, о нём знают, но его не видят, делают вид, будто всё в порядке. Прошло Бог весть сколько времени, Неделин лежал, словно окоченев, только однообразно гладил грудь Лены, но чужая рука плохо чувствовала наготу сквозь чужую кожу — как сквозь перчатку. Лена, устав ждать, стала целовать его в губы, в подбородок, в ключицы, (щекоча распущенны ми волосами), в грудь, в живот… но тут Неделин застыдился и удержал руками её голову.

Ты что? — спросила Лена. — Витя, что случилось? У тебя кто-нибудь ещё есть?

Жена.

Жена — это хренота! Ещё, что ли, бабу нашёл?

Я устал просто.

Мы же месяц не виделись! Нет, я ничего. Ничего страшного. Но учти, первый и последний раз!

Она — умная женщина — сказала это просто, почти весело и легла с ним рядом, не прикасаясь, только поглаживая его волосы. И Неделин уткнулся лицом в её плечо, ничего больше не желая.

Послышались какие-то тихие странные звуки, что-то капнуло ему на щёку. Плачет. Стало ласково жалко её, и от этого он забыл про чужое естество, а забыв, почувствовав себя сильным, потянулся к Лене, но в это время прозвенел звонок в дверь — длинный, раздражённый.

Они вышли из подъезда молча.

Вернусь, попою ещё, — сказала Лена, когда отъехали. Она опять села за руль.

И слава Богу, подумал Неделин. Надо ехать в ресторан, разбираться с этим несчастным Витей, делать что-то, пока всё это не зашло слишком далеко. Жаль только — утрачена возможность. Ведь ты был не ты, а тот, другой, ведь мог делать всё, что заблагорассудится, всё — самое бесстыдное, самое голое, нагло-нагое, нежно-нагое, мучительное, до взаимного счастливого страдания, всё мог — и ничего не сделал, олух ты царя небесного, теперь не придётся уже тебе, олух, держать в руках такую красавицу, как свою собственную, олух, ведь ты был не ты, а он — и даже больше, чем он, свободнее, чем он…