Сжигая мечты - Ольга Мицкевич

она же еще учится, и работает. У нее совсем нет времени. И ты, как старшая сестра, должна сделать первый шаг к примирению. Извиниться.

Я смотрю на маму – на сухую, жесткую линию алых губ, на упрямо вздернутый подбородок и устремленный мимо меня взгляд – и не могу понять, что со мной не так. Почему, что бы я ни делала, в маминых глазах Линда все равно делает это лучше? Почему я поддалась уговорам и приехала на эту свадьбу, хотя гораздо охотнее залезла бы в ванну, наполненную ядовитыми муравьями? Почему я стою в неудобном платье, обутая в выбранные мамой туфли, которые мне жмут, и выслушиваю отповедь о том, что мне надо помириться с сестрой? Мне это совсем не надо.

– Почему ты ни разу не была на моей стороне, мам? – вдруг спрашиваю я, и мамино лицо дергается, как от удара. И я вновь ничего не чувству, разве что легкое головокружение от шампанского. – Она поступила гадко. Если кому и просить прощения, то Линде. Не мне.

– Это не справедливо, – отзывается мама.

– Хоть в чем-то мы согласны.

– В жизни бывает всякое. Так сложилось и глупо копить обиду.

Я вижу, как папа начинает пробираться к нам с противоположного конца комнаты, почуяв неладное. Чувствуя нарастающую дрожь в груди, я ставлю бокал на подоконник: часть содержимого выплескивается, а тонкий хрусталь жалобно звенит от грубого обращения. Смотрю на маму в упор, не давая ей отвести взгляд.

– Он был моим женихом. Моим женихом, мама, – я стараюсь говорить тихо, но кое-кто из стоящих рядом все же замирает, прислушиваясь. – А Линда просто забрала чужое, даже не потрудившись объясниться.

– Стас не вещь, чтобы его забрать, – шипит мама.

– Дело вовсе не в Стасе, мам! Когда ты уже это поймешь?

Окончание фразы приходится на паузу в музыке и вот уже все головы повернуты в нашу сторону, а разговоры стихли.

– У вас все в порядке? – нервно спрашивает подоспевший папа.

– Она, как всегда, устраивает сцену, – раздраженно отмахивается мама.

– О, да Бога ради! – больше не сдерживаясь, и не особо заботясь, кто что подумает, я хватаю полупустой бокал и направляюсь к будущим новобрачным. Линда заметно бледнеет, но старательно держит лицо, а Стас выглядит испуганным, что доставляет мне некоторое удовольствие.

– Линда, Станислав, – торжественно произношу я в неестественной тишине, высоко подняв бокал и широко улыбаясь, – от души поздравляю вас с предстоящим радостным событием! Вы действительно заслуживаете друг друга.

Щека у Стаса дергается, а на шее и груди Линды выступают некрасивые красные пятна. Она коротко кивает, сжав губы и вцепившись одной рукой в локоть Стаса, а второй – в нежную ткань платья, отчего на лавандовой глади появляется уродливый мятый комок.

– Так хорошо, мама? – развернувшись, спрашиваю я.

В и без того душной комнате разом становится на пару градусов жарче. Воздух вибрирует, как бывает только летом, перед грозой. Мама шумно дышит, но молчит. Папа, незаметно оглядывая гостей, покусывает кончик усов.

– Я говорила, что ее не надо звать, – шипит за спиной Линда. – Я говорила, что она все испортит!

Невольно сжав кулаки, я оборачиваюсь. В груди все стягивает от досады и злости, от осознания, что я здесь лишняя. Смотрю на Линду, потом на Стаса. Чуть поодаль замечаю белые лица его родителей и высокую фигуру Глеба. Ухмыльнувшись, он приподнимает свой бокал. «Так их» – произносит одними губами. И мне внезапно делается легче – я не одна в этом хаосе.

– Рада была видеть тебя, сестра, – произношу я, глядя на Линду, и в этот раз улыбка выходит совершенно естественно.

Потом разворачиваюсь и выхожу. В комнате наверху меня ждет сумка, а у ворот – верный, старый Форд.

Возвращаться всегда трудно, да. Но, порой, это необходимо, чтобы двигаться дальше.

4.

Уже в комнате я понимаю, что никуда мне не уехать, по крайней мере не сегодня. У меня в крови играют три бокала шампанского, а последнее, что я ела – это черствый бутерброд на заправке часов в девять утра, не позже. В комнате сухо и душно. Когда я плюхаюсь на кровать и шумно выдыхаю, в солнечных лучах вздымаются и кружат крошечные пылинки. Все бы сейчас отдала за трезвую голову! Но, делать нечего, придется ждать утра. Приняв неизбежное, я скидываю туфли, платье, и иду в душ.

Нашему дому чуть больше семидесяти лет, он передавался по папиной линии и, со времен первого владельца, много раз перестраивался. При последнем ремонте гостиная и кухня на первом этаже увеличились в размерах почти вдвое, а все три комнаты на втором обзавелись отдельной ванной и туалетом. Кто-то скажет, что для Дундаги это небывалая роскошь, но мой отец всегда умел вкладывать деньги и выбирать прибыльные отрасли для бизнеса. Это не сделало родителей баснословно богатыми, но позволило им не тревожиться о своем финансовом будущем.

В душевой кабине я подставляю лицо под тугие струи, позволяя воде смыть минувший день и слой косметики. Закончив, я оборачиваю волосы полотенцем, переодеваюсь в мягкий спортивный костюм, в котором планировал ехать обратно, и, достав из рюкзака ноутбук, решаю поработать, раз уж выдалось свободное время. После окончания университета я довольно быстро нашла работу в большой бухгалтерской фирме, предоставляющей посреднические услуги, так что работы мне всегда хватает, а вот свободного времени – отнюдь нет.

В комнате светло, пахнет жасмином и свежим бельем. С первого этажа доносятся приглушенные голоса и музыка. Какое-то время я прислушиваюсь к шагам на лестнице, но за мной так никто и не приходит. Думая об этом, я одновременно испытываю досаду и облегчение. Глупо было надеяться. Чудес не бывает.

Постепенно ряды цифр на мониторе сливаются, и я откладываю ноутбук в сторону, закрываю глаза и проваливаюсь в неглубокий сон. Когда просыпаюсь, небо за окном уже расчерчено багровыми линиями заката. Голод скручивает желудок гневными кольцами, в затылке ноет. В доме теперь заметно тише. Подумав, я решаю рискнуть и пробраться на кухню, поискать еды.

Первый этаж погружен в сумрак, дверь в гостиную затворена, а из-под нее по половицам мягкими линиями стелется свет. Больше не слышно ни музыки, ни звона посуды, ни возбужденных голосов, перемежаемых смехом. Крадучись, я иду в сторону кухни, когда справа вдруг распахивается дверь и в темноту коридора выплескивается яркий, искусственный свет.

Линда замирает на пороге маленькой гардеробной, во все глаза глядя на меня. Ее маленькая, узкая ладошка с силой сжимает дверную ручку. Вздернув подбородок, она выпрямляется, словно старается стать выше и заполнить своей