Боги соседнего подъезда - Альберт Пшенников

плюнет, и пойдет себе дальше. А интеллигент плюнет — и растирает, растирает ногой, растирает…

— Хм… Музыканты!.. Мне, конечно, ближе литература. Я так и представляю: увидит обычный человек написанное на стере слово «ЛОРКА», подумает: ошибка, добавит мысленно спереди букву «Х» и заснет, удовлетворенный. А интеллигент увидит слово «ХЛОРКА», подумает — ну, хлорка, и что с того? А вот если убрать первую «Х»… И взгляд его тут же затуманится этакой поэтической дымкой…

(едут в молчании)

— Кстати — видишь, на тех гаражах? Кто-то как раз написал тест на интеллигентность.

— Что?… А, прости, Саша, — вспоминал великого Гарсиа… Вот это, знаменитое:

Август. Персик зарей подсвечен,

И сквозят леденцы стрекоз.

Входит солнце в янтарный вечер,

Словно косточка в абрикос…

— Так что там было за слово, Саша?

— Да ладно, проехали уже. Ничего оригинального…

— ?

— «УЙ!».

— Саша, ты — интеллигент!

Боги соседнего подъезда

1

Утром на окне в подъезде вновь появились цветы.

Мягков спустился на один пролет, устроился на облезлой батарее и закурил.

Мутило с похмелья.

Вспомнил Бекешина. Долго и беззвучно ругался. Сволочь Бекешин — на работу не взял! А ведь в этом же доме живет, в соседнем подъезде, в детстве во дворе вместе в хоккей гоняли.

Хотелось взять гвоздь и по-старинке, как лет тридцать назад, нацарапать по синей краске: «Бекешин — …!» Но возраст уже не тот. И писать-то особо негде, почти вся стена в надписях — подъезд уже сколько лет не крашенный.

И гвоздя под рукой нет…

Мягков хмуро посмотрел за окно. Вот и снег сошел. Апрель.

Скоро самые заказы пойдут! А Бекешин ему: «Извини, Саня, не могу я тебя взять. Выпить любишь. Да и бригада у меня — все до работы жадные, и к людям приветливые. А как ты людям окна ставить будешь, если у себя дверцу почтового ящика который уж год починить не можешь?»

Прикопался, гад, к ящику! Ну да, вот он, ящик — замок сломан, рекламщики выдрали. Опять сломают, что его чинить-то? Так даже удобнее.

Башка раскалывается, — подумал Мягков. — Сходить к Семеновне, занять стольник? Не, дохляк, — позавчера, в воскресенье, попросил — так вынесла, дура, кусок кулича. Черт с тобой, воистину воскресе, но без выпивки что за праздник? Закуску всухомятку съел, так потом икал до ночи.

Он бросил на пол изжеванный окурок. Тошнота отступала. И вместо нее живот заполняла дикая, бессмысленная злость. Попытался успокоиться, подышал часто и глубоко, вцепившись в батарейные ребра. Взгляд уперся в карминно-красные цветки, осторожно выглядывавшие из мягких, с прожилками, листьев. Будто замшевые, — подумав, вспомнил Мягков нужное слово. Наклонился ниже, к самым цветкам, и втянул носом воздух.

Тягучая, горькая струя вонзилась глубоко в голову. Нестерпимо заломило в глазах, виски крепко стиснуло ушедшей было болью.

Н-ненавижу герань! — вскипел Мягков и широким рывком скинул цветок на пол. — Бекешин — урод! И все вокруг такие же уроды!

Горшок упал навзничь и треснул. Высыпалась черная, с мокрым, земля.

Мягков дернул щекой, выругался и пошагал наверх, в восьмую.

2

Но утром на окне в подъезде вновь появились цветы

— Ой! Красота какая! — Зотова остановилась у окна. — Опять Семеновне неймется. И ладно бы ерунду какую поставила, а то гляди-ко — декабрист! Да еще сортовые, видать!

Сверху спустился какой-то тип. Незнакомый. Снимает у кого, что ль? Зотова сделала вид, что проверяет почту, и когда тип прошел, снова вернулась к цветку. Забормотала вполголоса:

— Красота какая-а! Не хуже, чем в соседнем. Ну дык там богатые все. Живут, как боги! И скамейки у них, и клумбы, и домофон. Из старых покрышек журавлей сделали, да в белый цвет выкрасили. Летом плывут по цветам журавли — красота!.. Конечно, им все можно, если денег девать некуда. А у нас здесь народ такой… Куда им цветы? Испоганют опять.

— Ты здесь как прынц на помойке, — сказала она цветку. Погладила грубой рукой тонкие цветочные лепестки. Цветов было множество, зеленые суставчатые пальцы выползали из белой банки из-под меда, использованной вместо горшка, и каждый палец заканчивался ярко-красным бутоном.

— От удивляюсь я на Семеновну, — тихо ворчала Зотова. — Дочь у нее студентка, уехамшись, на учебу едва хватает. У самой пенсия меньше моей. А тут — красота такая!

Солнечный закатный луч пробился сквозь облака. Осветил сквозь пыльное окно неровный квадрат справа. Зотова осторожно подняла банку, подставив цветок солнцу. Декабрист весело закивал пестрыми корзинками. На дне банки вспухла чуть ржавая капля и перекатилась к Зотовой на запястье. Змейкой ушла под плащ.

— Сломають тебя здесь! — твердо прошептала она. — Да и в банке энтой тебе не место.

И, воровато оглянувшись, быстро поставила цветок в широкую сумку.

Чуть хромая, шустро засеменила по лестнице.

3

Но как-то утром на окне в подъезде вновь появились цветы

— Тебе на первый, — напомнила Жилова, когда он начал подниматься за ней.

— Знаю, — вздохнул Тихонов. Но продолжал идти за одноклассницей. Она что-то тоже не особенно спешила.

Поднялись до первой площадки.

— Вот говоришь, что любишь, — насмешливо сказала Жилова, устроившись на подоконнике. — А самого, говорят, с Машкой-инвалидкой из соседнего подъезда видели. Не могла на своей коляске на бордюр вскарабкаться, так ты колеса поднимал. Аж вспотел, наверное, а?..

Он хотел что-то сказать, но промолчал.

— Благородный ты человек, Тихонов! Теперь поженитесь, будешь за ней горшки таскать. А может и детки у вас такие же родятся? У нее же, вроде, наследственное…

Жилова нагло улыбалась. Белые фарфоровые зубы сочно сминали малиновую жвачку.

— Ерунда, — буркнул Тихонов. Щеки его горели.

— Если бы не в одном доме с тобой жили, никогда не позволила бы тебе себя провожать. Какой-то ты… недоделанный, — в ее голосе появилось что-то вроде сочувствия. — Вроде, и голова у тебя работает, а Лагину нос утереть не можешь. Быстрей тебя решает, и особо не напрягается. Был бы ты как Лагин, я бы в тебя, пожалуй, влюбилась.

Он внутренне поморщился. Лагин! Да у него изо рта воняет, при чем тут задачки? Ну да, решает… Карась белобрысый.

— А еще лучше, были бы у тебя бицепсы, как у Данилова! Как он на уборке ящики во двор переставлял, видел? Поднимет как пушинку, и на другой поставит. Один!

Видел, видел. У Данилова этого, кроме бицепсов, ничего и нету. Ни извилин, ни чувства юмора. Даже детские анекдоты не всегда понимает.

— А знаешь что, Тихонов? Ты мне цветы подари! Вон, розы распустились. Тогда я тебя поцелую, — она сделала паузу, — в щечку, конечно.

Он поднял взгляд на подоконник.

Розовый куст был хорош. Видно, что уже