Погасить черное пламя - Мария Гинзбург

Реммевагара совсем не хотел заблудиться в темноте или нарваться на вышедшего на охоту каменного тролля. Увидев впереди и чуть слева черную пасть ущелья, партизан облегченно вздохнул и прибавил шагу. Снег под полозьями санок заскрипел веселее. Реммевагара же никак не мог выкинуть из головы новость, что услышал на рыночной площади… и дважды из-за этого чуть не сбился с пути. Потому и пришел так поздно.

Перед входом в ущелье полуэльф остановился, телепатически просканировал местность. Проход в крохотную горную долину, где находился Дом партизан, был нашпигован магическими ловушками. Каждый воин отряда Махи научил Глиргвай и Квендихен тому немногому, что знал и умел сам, и здесь девушки постарались от души. «Ночные иглы» и «розовые слезы» соседствовали с волчьими ямами, в которых магии не было ни на фарлонг, но на дне их стояли крепкие острые колья. Реммевагара обнаружил Глиргвай в крохотной сторожевой башенке на противоположном конце ущелья. Эльфка лежала, обняв пулемет, и, как показалось ему в первый момент, крепко спала. Партизан чуть не застонал от отчаяния. Достучаться до разума спящего телепатически было невозможно, а пройти ущелье в темноте он бы не смог. «Глира!» вложив в импульс всю свою Чи, мысленно крикнул Реммевагара.

Йоханн сразу сказал, что лис пытается увести их от норы. Вольфганг разделил отряд на две группы, и одну во главе с Йоханном послал за лисом, а сам с ребятами принялся прочесывать окрестности. В летнем лесу было душно. Комары нещадно жрали шею и запястья между латной рукавицей и кольчугой, но Вольфганг ничего не чувствовал, охваченный тем особым предчувствием крупной добычи, которое его никогда не подводило.

Они с Карлом заметили нору одновременно. Вольфганг думал, что там сидит самка с лисятами. Когда бланкблютеры подняли пласт дерна Резаком Айби, под ним оказалась одна лишь лиса – слишком крупная для того, чтобы быть настоящей лисой. Облезлая, с огромным животом. Лиса пыталась драться. Ее магии хватило на то, чтобы сильно обжечь двоих воинов, но ребята Вольфганга ее взяли. Когда оборотня тащили из норы, она перекинулась, и умоляла о пощаде голосом, так похожим на человеческий. Ребята Вольфганга уже навидались этих выродков, чтобы знать – это все обман. Истинная природа оборотней – звериная, а звери созданы Воданом для того, чтобы на них охотились. Но лиса все еще на что-то надеялась, говорила об их матерях, когда из-за спин ребят, усмехаясь, вышел Вольфганг.

– Бёзмюль… – мертвым голосом прошептала она.

Так оборотни прозвали Вольфганга. Больше пойманная женщина ничего не говорила, только орала, скулила и выла. Карл изловил ежа, на свое горе очутившегося рядом с бланкблютерами. Вольфганг вспорол брюхо лисе – ребята крепко держали ее за лапы, а мерзкая тварь орала так, что с ближайшего дуба только что листья не осыпались. Командир бланкблютеров вырвал из раскрытого чрева окровавленный, безволосый липкий комок. Он разбил голову звереныша о дуб, бросил тельце себе под ноги и растоптал его в алую кашу. Крохотные белые косточки хрустели под ногами, смешиваясь с сухими иголками и птичьим дерьмом. Вольфганг засунул ежа в сочащееся темно-алым отверстие и заклинанием заставил рану закрыться. Затем, согласно ритуалу Очищения, оборотню отрубили руки. Карл остановил кровь Клеймом Варна, иначе потеха закончилась бы слишком быстро. Бланкблютеры сели кружком, слушая последнюю песню последней лисы Фюхсвальда.

Группа Йоханна не вернулась до заката, и он не отвечал на попытки Карла выйти на телепатическую связь. Видно, группа в азарте погони ушла слишком далеко. Вольфганг и его ребята заночевали на полянке с разоренной норой – очередным символом Очищения Боремии от жалких пародий на человека.

Лезвие тонет в мехе, и кровь проступает не сразу. Из желто-красных внутренностей показывается крошечная головка, кожа на ней сморщена от воды. Ребенок открывает глаза и смотрит на меня… О боги… Головенка разлетается – я взял его за ноги и вырвал из теплого чрева еще живой матери, и разбил хрупкий череп о дерево.

Да, все это делаю я, Вольфганг фон Штернхерц, которого мать в детстве звала Вольфи.

А теперь меня зовут Бёзмюль. Пока я не встретил того некроманта, я думал, что все понимаю. Для несчастных оборотней я действительно Мельница Зла – та самая ручная мельница, что крутят бесшабашные норны. Из-под жерновов этой мельницы на оборотней последнее время сыплются одни несчастья.

Нет, Бёзмюль – не я. Как выяснилось, бёзмюль – это даже не имя собственное. Я сижу над левым плечом этого ублюдка, скованный линиями собственной перекореженной ауры и не могу даже пошевелиться. Бланкблютеры считают его сильным магом, потому что никто, даже Карл, не может прочесть ауру Бёзмюля – все видят только бессмысленный вихрь вспышек. Йоханн презирает начальника и боится одновременно. Он знает мою настоящую фамилию… и не понимает, что наследник самых крупных угодий Боремии делает вместе с ними – швалью и голытьбой, пришедшей в отряды Очищения за своим куском земли, пусть он даже будет размером с эту полянку. Если выкорчевать Фюхсвальд, здесь смогут прокормиться пять деревень и два города таких вот Йоханнов и Карлов. Но прежде, чем корчевать лес, надо выкорчевать тех, кто сидит на этой земле, как собака на сене – старый род лис-оборотней.

Я не могу ничего изменить, это тело повинуется не мне. Я могу лишь наблюдать, и не могу отвернуться. Некромант, эта тварь, которых чураются даже их учителя, демонстративно встал из-за стола… На вопрос бёзмюля о причинах подобного неуважения маг, усмехнувшись, предложил побеседовать наедине. Во дворе он сказал, что Вольфганг фон Штернхерц – уже не человек, а кукла, которой управляет Локи. Таких кукол и зовут бёзмюлями, мельницами зла … А правила ордена некромантов запрещают им сидеть за одним столом с куклами, которые прикидываются людьми. «Даже у самого тупого некрома, оживленного на третий после похорон, больше собственной воли и мозгов, чем у тебя, бёзмюль», сказал маг и плюнул в лицо. Некромант был прав, и за это бёзмюль хотел убить его; но маг чуть шевельнул рукой, усмехаясь… Бёзмюля приложило об стену трактира, а когда он очнулся, некроманта уже и след простыл.

Локи – бог предателей и трусов. Но я никого не предавал, да и трусом не был.

Или…

Но почему? Как я очутился здесь, над левым плечом?

Раньше мне казалось, что если я найду ответ, то смогу все исправить. Я смогу вернуться в свое тело и…

Но я забыл, что «и».

Я уже не ищу ответа, потому что знаю – он ничего не изменит.

Бёзмюль засыпает. Все, что у нас с ним есть общего – это сны, и странные, зыбкие голоса из прошлого, но ему везет больше – он не помнит, что ему снится и забывает, что шепчет ему память.

А я – помню.

И слышу.

Сегодня у него был удачный день, и поэтому ночь наверняка будет переполнена кошмарами…

Вольфи не сводил глаз с оранжевой горизонтальной линии, делившей яйцо пополам. Вторая линия, зеленая, перечеркивала яйцо дракона от основания до макушки. Вольфи слышал легкое потрескивание скорлупы. С минуты на минуту яйцо должно было расколоться; только вместо одного дракона из него должны были вылупиться четверо. Они никогда не сравняются в размерах со своими дикими сородичами, рожденными не в Инкубаторе; но именно они, летающие ящерицы, гросайдечи, удерживают вечно голодных драконов Пустоши вдали от городов родной Боремии.