Печать богини Нюйвы - Яна Горшкова

Между домишками блеснула вода. Запах рыбы, ила и плесени перебил даже неистребимый смрад шанхайских мусорных куч. Плескались волны о причал, раскачивали утлые суденышки, что-то позвякивало и поскрипывало. Но это было запахами и звуками надежды и жизни. Добрались!

Татьяна

На первый взгляд казалось, что они все-таки оторвались от погони и можно уже остановиться и чуть-чуть перевести дух. Но так только казалось. Кто хоть раз спасался бегством, кому хотя бы единожды в затылок дышали убийцы, тот ни за что не забудет и не перепутает мерзкий зябкий холодок, без остановки стекающий за шиворот беззащитному беглецу. Этому жуткому ощущению надо верить сразу и безоговорочно. И бежать еще пуще.

Тогда, в девятнадцатом, в Томске, они с Люсей спаслись только потому, что не останавливались. По снегу, в одних чулках, без надежды на избавление, но без остановки. Впрочем, у Люси был пистолет, и она поклялась, что прежде чем пустит себе пулю в рот, застрелит сестру. Но тогда это все же была Россия, и две девушки имели реальный шанс затеряться среди множества других русских женщин. А тут, в Китае, они как белые вороны. Матерь Божья, спаси и сохрани!

С размаху швырнув узел с пожитками на дно лодки, Людмила крикнула:

– Не бойся, сампаны устойчивые. Не перевернется. Прыгай!

И правда, плоскодонка лишь несильно качнулась, когда сестры в нее скакнули. Но пришлось еще повозиться, чтобы оттолкнуться от причала. Всего какая-то пара-тройка минут ушла, но то были поистине золотые мгновения, решившие судьбу девушек.

– Быстрее, быстрее, – шептала Татьяна, пытаясь помочь Люсе управиться с длинными кормовыми веслами. Получалось так себе, сампан крутило в разные стороны, а потому берег отдалялся крайне медленно. Казалось, что лодка и вовсе не движется вперед. Над Хуанпу стелился туман, и девушкам надо было всего лишь успеть вплыть в мерцающее спасительное облако. А там уже как бог даст.

И тут Таня отчетливо услышала негромкий топот множества ног, обутых в легкие тапочки. Бойцы из Зеленой банды если и отстали от беглянок, то совсем ненамного. Они, словно муравьи, один за другим устремились к причалу.

– Ложись на дно, – приказала Люся и изо всех сил налегла на весла. Откуда только силы брались?

«А ты?» – хотела спросить Татьяна, но с берега раздался выстрел. Затем второй, а потом и третий.

– Вот ведь черти!

Люся быстро присела на дно и сжалась в комочек. Не от испуга, нет. Еще чего не хватало! Стреляли ведь не прицельно, а чтобы напугать. Убьют-то их потом, когда отберут статуэтки.

– Эй, ты рыбку свою не потеряла? – строго спросила она сестру.

Ну конечно! В такой момент ее волновала только сохранность драгоценных фигурок.

– Да какая разница?

– Большая! Не дури, проверь, как там рыбка.

– Свою проверяй, – огрызнулась Таня, но требуемое исполнила. – Вот, рядом с нательным крестом повесила. Гляди!

Людмила, убедившись, что сампан плавно, но целенаправленно несет прямо в гущу тумана, тоже бойко сунула себе руку за пазуху, доставая свою половину отцовского наследства. В этот момент бандиты, уже попрыгавшие в другие лодки, снова принялись стрелять. Одна пуля выбила длинную щепку из борта, а та, в свою очередь, пребольно оцарапала руку Люси. Сестры хором вскрикнули, брызнула кровь, рыбки соединились и…

Люси

Рыбки соединились, шевельнув хвостами, словно внезапно ожили, накрепко сплетаясь, сцепляясь еще крепче, чем руки девушек, – нипочем не разомкнешь. Не оторвешь. Тяжелый горячий толчок, словно у того странного, непонятного, что только что было глиняными фигурками, вдруг забилось сердце. Люся не могла разжать руку, чтобы посмотреть, но каждым миллиметром кожи ощущала – оно живое. Оно горячее, круглое и живое, оно обжигает ладонь, оно бьется, словно настоящие рыбы, стиснутые неловкими руками…

– Только… не… выпускай! – задыхаясь, просипела она.

– Держись! – вскрикнула сестра.

И лишь теперь Люся заметила, как опасно раскачивается, стонет и кренится их сампан, внезапно заплясав на воде, еще мгновение назад бывшей спокойной. А из сцепленных ладоней рвется наружу свет, горячий и яркий, и там, где он встречается с водой и туманом, начинает твориться что-то невероятное.

Теплые золотые искры рассыпались бусинами по черному шелку, сплелись, заструились, будто невидимая игла засновала по невесомой ткани. Быстрее, еще быстрее. Узоры множились, усложнялись – то ли рыбы резвились в речной глубине, то ли золотые драконы или чудо-птицы, взлетев с подола Таниного ципао, закружились в танце, то приникая к волнам, то взмывая вверх.

Девушки беззвучно кричали, словно вдруг напрочь лишились голоса. Тому, что творилось во влажной шанхайской ночи, не было имени… по крайней мере, в русском языке не нашлось бы слов, чтобы описать это. Может, китайцы сумели бы.

Оттуда, с берега и с лодок, едва слышно доносились изумленные и испуганные вопли преследователей. Значит, они тоже это видят? Значит, это не шутки сознания, помраченного бегством, не какие-то опиумные флюиды, долетевшие из ближайших курилен, не бред… Или все-таки?

Золотые бусы зазвенели, закручиваясь спиралью – все плотнее и плотнее, словно кто-то невидимый наматывал нить на веретено. Сампан кружился волчком, скрипел и трещал, девушки вцепились друг в друга что было сил, и тут сквозь мельтешение огненных бабочек Люсе почудился взгляд. Нечеловечески спокойный. Не равнодушный – нет, безмятежный, как улыбка каменного божка. Вечный покой, льющийся из-под полусомкнутых век, отрешенность существа, слишком совершенного для суетного и грязного человечьего мирка, полного крови и грязи, словно поганое ведро, – до краев… Она прищурилась, пытаясь различить это отрешенно-самодовольное существо, невидимую пряху, которой и дела нет до двух перепуганных мошек. Золотые глаза смотрели, отражаясь в воде, – равнодушные и выпуклые, как у рыбы.

– Да чтоб тебя! – крикнула Люся, словно плюнув живой человеческой злостью в этот рыбий взгляд.

Рядом скрипнула зубами сестра. Жить! Да, они хотели жить – они обе! И если уж сдохнуть, то не здесь, не сейчас, не так! Пройти столько дорог, замерзать, голодать, воровать, сгорать в тифозной горячке, пережить и резню, и бегство, и выстрелы в спину только для того, чтобы теперь утопнуть посреди поганой китайской речушки на глазах у паршивых китаез и их мерзкого божка или кто он там есть, этот рыбоглазый?

– Не дождешься!

– …О Господень Великий Архангеле Михаиле! Демонов сокрушителю, запрети всем врагам, борющимся со мною, и сотвори их, яко овцы, и смири их злобные сердца, и сокруши их, яко прах перед лицом ветра…[5] – едва слышно, но истово шептала Татьяна.

– И ты, Царица Небесная, уж защити нас, грешных… – всхлипнула Людмила, которая и «Отче наш» толком-то не помнила.

И чужой рыбий взгляд вдруг потух, словно равнодушное существо не отвернулось, но сморгнуло. А на смену ему пришло что-то иное, что-то чуть сердитое, слегка раздраженное, какое-то присутствие. И почему-то показалось, что рядом – женщина. Вот, оторванная этими мольбами и воплями от непонятных, но крайне важных дел, она отложила веретено и взглянула, прищурясь, то ли с небес, то ли из воды…