Исповедь - Леонид Левин

Мы, хоть и безденежные эмигранты, но, пардон, офицеры и джентельмены, а не геронтофилы…

Если бы старая сучка не заплатила жалкие пятьсот долларов — четверть от договорной суммы, трахнули бы ее точно, но по голове и больно, а так утерлись и ушли. Обманула, стерва, да нам не привыкать стать. Правда раньше нас дурили свои, родные…

Да, покупатель из меня никакой.

Зачем же взял тогда этот сверток? Зачем зашел в ту комнату с замасленным столом для чистки оружия? Наверно судьба была такая. Но не жалею. Не хочу отказываться от того первого шага. Да и поздно.

Разворачивая сверток, знал, что лежит в нем.

Видимо, пъяный прапор запродал на корню позабытый, никому не нужный склад военной, поношенной амуниции, оставшейся после поспешно разбежавшейся части, а вместе со складом и мой, забытый, так и не вынутый из кобуры, в силу вселенского бардака и развала, пистолет.

Слава Богу, что хоть не бандитам достался, а неизведанными путями вслед за хозяином пересек океан. В те же руки опять попал. Во истину не исповедимы пути Господни!

Пистолет в кабуре был отдан как залог в обмен на отпускное, жалкое пособие. Случилось это то-ли еще в СНГ-овской, то ли уже в новенького, самостийного государства, воинской части, отдаленно напоминавшей вертолетный полк. Сюда занесло меня с остатком изношенных до предела машин и полусотней пилотов, бомбандиров и бортмехаников — ошметками когда-то гвардейского вертолетного штурмового авиаполка. Здесь, среди чужих уже гор, выяснилось, что мы свободны от присяги, что страна, которой служили, разодрана на части и пропита амбициозными кухаркиными детьми, выдавшими себя за отцов нарождающейся демократии. Плохая была страна? Хорошая? Наверно разная, как и сама жизнь, поворачивающаяся к людям чересполосьем то светлых, то темных сторон….

Развернул замасленный сверточек, хотя шестое, звериное чувство подсказывало — не надо, не бери, уходи отсюда подобру-поздорову.

Может внутренний голос, может ангел-хранитель, вернувшийся на мгновение, может предки с того света умоляли меня. Все одно кто — не внял, развернул. Как чувствовал, что там вечный спутник и надежный друг макар старого образца, тайными тропами пробравшийся к хозяину. Взял в руки, погладил по тусклой щеке.

Бесшумно отворилась дверь и рядом в комнате появился продавец оружия.

— Бери шурави, дарю. Зачем мне твои деньги? Он здесь все равно никому не нужен. Что эти, — он брезгливо дернул плечом, — понимают в настоящем оружии? Им подавай игрушки. Извращенцы они все. — Он прижал ладонь руки к левой стороне груди. — Это тебе шурави подарок от меня. Бери, бери, не стесняйся. Ты, шурави, если хочешь, поговори со мной. Ты не бойся, поговори.

Придвинул мне стул, приглашая присесть к столу, а сам плавно повернувшись, через мгновение проявился чернильным силуэтом в затененном, висевшей под потолком слабосильной лампой, углу комнаты.

— А не хочешь говорить — попей чай. Я знаю вы, шурави, любите чай. Это настоящий чай, хороший, крепкий и сладкий. Ты посмотри какой у него цвет. Посмотри — он густой и одновременно прозрачный, он пахнет букетом душистых и очень целебных трав, растущих в самых отдаленных уголках света. Чай освежает язык и рот, очищает кровь, заставляет ее быстрее струиться по жилам, возвращает молодость телу и легкость мыслям. Вы — шурави, часто пьете простой дешевый чай, а запиваете его водкой… и счастливы. Нам — водку пить нельзя. Поэтому Аллах оставил нам хороший чай.

Говорил, а сам застилал стол чистой скатерочкой, ставил на него чайничек, пиалы, блюдца, тарелочки с печеньем.

Говорил продавец оружия как бы исподволь, не настаивая, а убеждая. Не слышалось в его голосе фальши или заискивания. Вроде бы не настаивал, не уговаривал, оставляя окончательный выбор за мной, — хочешь иди, хочешь оставайся. Плавно, без перерывов и пауз текла его речь, успокаивала, завораживала. Журчала, как вода в древнем арыке.

Чай, заваренный в небольшом фарфоровом чайнике с бледными розами по бокам, источал действительно невероятно приятный аромат цветов, трав и еще чего-то неведомого, экзотического, прянного. Напиток просвечивал через тончайшие стенки китайского фарфора, янтарными отбликами в лучах падающего от лампы неяркого света. Сама комната оставалась в полумраке, скрадывавшем убогость стен и стеллажи с оружием.

Куда-то изчезла с преобразившегося стола первопричина всего происходящего — кобура, отделяя прошлое, железное, страшное, подводя к сиюминутному домашнему и уютному чаепитию, настраивая на неспешный и необязательный восточный разговор.

Истосковался, видать, человек, хочет поговорить, отвести душу. Что ж, можно и поговорить под чаек. Тем более, как теперь говорят, на халяву. Ведь не пустяк — оружие дарит. Наконец, хоть что-то опуститься в желудок, не избалованный последнее время деликатесами. Чай не водка — язык не развяжет. Надоест, пойдет разовор не так — встану и уйду. Всего-то делов.

Остался я, не ушел. Пили чай. Сидели. Говорили….

— Кто твои уважаемы родители, шурави? Живы ли они? — задал вопрос продавец оружия… Тогда я промолчал, не ответил, а он и не настаивал, не дождавшись ответа продолжил разговор сам. Говорил медленно и негромко, перемежая плавную восточную вязь паузами. Странное дело, но никто и ничто нам не мешало. Ярмарка, бурлившая и шуршащая голосами и шагами за фанерными стенами комнаты, казалась отрезанной напрочь. За дверь не проникало ни звука из суматошного внешнего суетного мира.

— Ты удивлен, шурави, что я говорю по русски. Но удивлен еще больше, и именно это не дает тебе покоя, что по русски я говорю правильно. Да, я потратил много времи на освоение вашего языка и, могу сказать откровенно, знаю его много лучше, чем большинство твоих земляков — простых и необразованных людей.

Круговым, легким, касательным движением он отпил маленький глоток и плавно отвел руку с пиалой.

— Я жил в твоей стране, шурави. Так уж получилось, что мои родители выросли в семьях марксистов-революционеров, в столице Афганистана, в Кабуле, и сами, когда выросли и получили образование, стали марксистами и революционерами. Я тоже рос марксистом, комсомольцем и революционером. Поэтому, когда победила революция, меня одного из первых направил Нур Мухаммед Тараки, тогдашний лидер партии и государства, в вашу страну, учиться на авиаинженера, в один из лучших вузов — в Харьковский авиационный.

Внутренний голос, твердил мне — молчи, не подавай вида, засунь свой язык поглубже в задницу, попей чай и уходи, не вдаваясь в подробности, откажись от подарка и беги отсюда неоглядываясь. Но редко мы следуем хорошим советам своего второго Я. Чаще всего приказываем ему самому заткнуться.

Или, в лучшем случае, обещаем, да не выполняем обешанного, сожалея потом всю жизнь об нереализованных возможностях и поспешных, глупых решениях. Только малая часть людей, те кого остальные считают везунчиками и удачниками, на самом деле просто честно следует голосу то-ли природы, то-ли ангелов-хранителей.

Обычный советский человек, ушедший от Природы, отвернувшийся от Бога и не достигший Коммунизма, не слышит, не желает слышать этот тихий голос, за что получает полной мерой. Я — такой человек. Поэтому, расслабленный мирной обстановкой, теплотой янтарного чая, нежным вкусом печенья и полумраком, располагающим к откровению, размяк и раскрылся душой, как тот цветок, решивший что прилетела пчела, а оказалось — навозный жук.