Ураган. Привидения, которые возвращаются - Николай Шпанов

— Пусть и считает, что я все там же: просиживаю штаны над своей "думающей машиной".

— Хорошо, напомнил, — оживился генерал, — прочитай-ка мне как-нибудь лекцию: чего-то я не понимаю в кибернетике. Точнее говоря, в чем-то ей не доверяю… — И он щелкнул пальцами.

— Это ты от консерватизма, — сказал Андрей и, видя, как отец нахмурился, поспешил поправиться: — Надо понять: мы так основательно и стремительно изменяем материальную среду, что теперь для существования в ней надо переделывать самих себя.

— Ну-ну, — пробормотал генерал, — глупеющие старики и умнеющая молодежь? Знаний-то мы вам дали больше, чем могли получить сами. Ну, а что касается опыта, как у вас, молодых, дела?

— Год нашей жизни стоит ваших пяти.

— Вот как?! А не кажется ли тебе, полковник, что твое поколение несколько повышенного о себе мнения, а?.. Ладно, договорим как-нибудь, — скороговоркой закончил генерал. — Будь здоров, — и протянул руку.

По капризу архитектора передний фасад дома не имел дверей. Дом был длинный, в два этажа. Квартиры в нем были несколько необычны для Москвы: комнаты располагались двумя ярусами. Жильцы постарше (а средний возраст жильцов этого дома давно перешагнул за полстолетие), поднимаясь в свои мансарды, проклинали фантазию строителя. Зато у каждой квартиры был свой подъезд, а все двери выходили во двор, и даже самые ворчливые из престарелых жильцов радовались саду, разбитому во дворе.

Самый молодой из живущих в доме академиков — Вадим Аркадьевич Ченцов, охотно довольствовался мансардой, лестницей, садом, тишиной.

***

В мансарде Ченцова стоял полумрак. Тишина в ней казалась особенно полной и плотной от однообразного шума горелки. Голубоватый блик газового камина играл на стене. В его трепетном свете проявлялась то одна, то другая деталь картины, висевшей напротив камина: полоска едва синеющего на горизонте леса; заснеженное поле; чьи-то следы: глубокие и ясные на переднем плане, по мере удаления они делались менее отчетливыми. Словно кто-то уже не в силах был брести. Его еще не видно, но можно догадаться: он тащит свое обессиленное тело, оставляя борозду на заснеженном поле. И, наконец, голубой зайчик газового пламени падает на пятно, темнеющее там, где кончаются следы. В морозном тумане не сразу и поймешь, что это волк. Его голова безнадежно уперта в наст. Это конец — смерть в жестоком голубом одиночестве морозного тумана.

— Даже не завыл, — задумчиво пробормотал Ченцов. И тихо нараспев повторил:

— Не завыл… Понимаешь, Тимочка: не завыть из-за полной безнадежности.

Вадим Аркадьевич стряхнул ночные туфли и подобрал ноги на диван. Несколько подушек за спиной и под боком образовали теплое гнездо. Здесь Ченцов копил мысли. То ли лень, то ли боязнь спугнуть их мешала встать, подойти к столу, записать. Если под руку попадалась книга, журнал, газета, он на полях нацарапывал несколько знаков, формулу. А чаще бормотал что-то вслух.

— Эх, Тимоша, Тимоша… — задумчиво говорил Вадим Аркадьевич, уставясь на огонь. Его рука с длинными, тонкими пальцами лежала на пушистом загривке собаки. — Помнишь, как однажды я высказал сомнение: способен ли наш ускоритель дать то, что мы с тобой искали? Тебе не довелось видеть откровенного недоверия во взглядах моих почтенных коллег: "Идея выделить ядерный катализатор, живущий больше микросекунды, может, мол, родиться только в мозгу пустого фантазера!" И тем не менее частица "тау" родилась и совершит работу катализатора, будучи послана на расстояние, какое мы ей зададим…

Вадим Аркадьевич не замечал, как его пальцы сжимаются на шее Тимоши. Он с увлечением говорил, глядя в карие внимательные глаза:

— И вот, Тимка, мы посылаем "тау" в атаку на водородную бомбу. Нашей "тау" не нужна звездная температура, чтобы превратить заряд в безвредный гелий… Молчишь, Тимка? А я хотел бы услышать иронический вопрос: "Как же ты, Вадим, донесешь поток своих "тау" до цели? Как ты заставишь их проникнуть в заряд бомбы и превратить ее в облако инертного газа? Как?" Когда-то так же ставили в тупик тех, кто мечтал послать ракету в звездные миры. И долго люди ломали себе голову над тем, что оказалось просто: ракета-носитель! Две, три ступени, пять ступеней… Нашей "тау" тоже нужна частица-носитель, надежная, долговечная. Поняла?.. Как ни смешно, мой друг, даже я сам боялся того, что делал, пока экспериментаторы не сказали: "Да, все так…" Честное слово, Тимка, мы взялись за руки и прошлись настоящим индейским хороводом. И только один из семи вместо индейской пляски сидел себе на стуле и сосал трубку с таким видом, словно ему нас жаль. Леонид Петрович. "Ну вот и поплясали, молодые люди, — оказал он с усмешечкой, — а теперь поглядим, стоило ли?" У нас и руки опустились. А он, не выпуская трубки, насмешливо эдак: "Так, так!.. Какие милые стрекозёльчики!.. Выходит: если "тау" удастся донести до заряда водородной бомбы противника — бомба обезврежена?.. Очень хорошо. Просто отлично… А противник спокойно спит, пока вы тут отплясываете эту качучу? То, что ясно нам с вами сегодня, завтра ясно и ему. Если нельзя полагаться на водородную бомбу, противник может отступить на шаг: обратно к атомной бомбе. Не такое уж большое отступление, а?" И тут, Тима, я понял: мой мозг ограничен в своем кругозоре, как умишко школьника.

Вадим Аркадьевич выпростал из-под себя затекшую ногу и стал шевелить ступней; подвигав пальцами, чтобы избавиться от иголочек зуда, заговорил взволнованно, страстно, что с ним бывало редко:

— Леонида Петровича считают настоящим ребенком в политике. Но в данном случае у него оказалось преимущество перед любым из нас — широта научного кругозора. На этот раз наука была политикой. Большое дело иметь такого учителя! Особенно в годы, когда ищешь самого себя. Какое счастье — школа! Далеко не все мы оцениваем значение этого коротенького слова. В молодости мы редко даем себе отчет: все, что будем строить, зависит от того, как положен фундамент. А кто способен уложить первые кирпичи без помощи учителя?.. Первый учитель!.. Стоят сотни памятников людям с бессмертными именами — ученые, писатели, политики и полководцы, полководцы, полководцы без конца… А кто подумал, что каждый из них, этих великих, должен был бы склонить голову при воспоминании о человеке, заложившем в их душу первые кирпичи будущего величия, — о первом учителе. Горит неугасимый огонь в память Неизвестного солдата — это справедливо. Но где же искусственное солнце, которое человек обязан возжечь в честь "известного" учителя?!

Ченцов провел рукой по лицу. Казалось, его длинные пальцы цепляются за выпуклости лба, за длинный хрящеватый нос, за острый подбородок — так медленно вел он ладонью по лицу — сверху вниз.

— Впрочем, все это лирика… Лирика и лирика… Если быть откровенным, то сейчас меня занимает одно: что будет дальше с нашей "тау"? Сумеют ли электронщики сохранить ее в снаряде или на самолете; сумеют ли самолетчики или баллистики послать куда нужно?

Вадим Аркадьевич оборвал речь: послышался скрип деревянных ступеней. Он нехотя спустил ноги с дивана и стал шарить в поисках туфель: смерть как не любил холодного пола.