Долгое падение - Дениз Майна

Даудолл тянется за своим пальто, стаскивает его на колено. Он собирается сбежать в тот же миг, как только информация будет передана, и собирается захватить с собой Уотта. Он кивком велит Мануэлю начинать, но тот молчит.

Уотт приподнимает брови, ему интересно – как Мануэль помешает этому плану.

Мануэль держит в руке огрызок карандаша. Он царапает что-то на полях газеты и толкает газету к Уотту.

«Газетчики», – написано там.

Уотт не понимает, поэтому Мануэль кивает на стол, за которым сидят торговцы: сейчас они рассматривают тарелки с ломтями бекона и картошкой, принесенные официантом.

Мануэль пишет снова: «Не здесь».

Уотт качает головой.

Почему?

Мануэль откидывается назад, пристально глядя на Уотта, и скользящим движением протягивает руку за газетой. Его палец останавливается на каракулях на полях: «Газетчики». Он постукивает по этому слову.

Чушь собачья, к тому же неловкая чушь. Эти люди не журналисты. В любом случае Мануэль и Уотт кричали друг на друга, а теперь не могут говорить тихо из страха, что это появится в газетах? Даудолл со скептическим выражением лица делает вдох, собираясь сказать: «Ерунда!», но Мануэль внезапно громко, по-звериному, рычит на Уотта.

Даудолл на ногах. Пальто переброшено через его руку, он держит ключ от «Бентли». Опрокидывает в себя стакан виски с содовой одним плавным движением и с легким поклоном отступает от стола.

– Джентльмены, – говорит он, имея в виду совершенно противоположное.

Проходя мимо, сжимает плечо Уотта. Предупреждение: будь осторожен.

Сальная бархатная занавеска падает за ним. Его облегчение обдает их вместе со сквозняком.

Они одни.

Уотт собирается начать с дружеских слов, надеясь, что тональность вечера останется товарищеской.

– Что ж, шеф, – говорит он, – вы очень мило справились с этим сценарием. Должен сказать, я приятно удивлен знакомством с вами.

Мануэль выпускает на столешницу густую струйку сигаретного дыма и прищуривается.

– Нам о многом надо поговорить.

Уотт любезно улыбается и приветствует нового друга, поднимая стакан.

– Определенно.

Ночь, которую они проведут вместе, началась.

Прошло почти шесть месяцев – и Питера Мануэля судят за восемь убийств. В том числе за убийство трех женщин Уоттов. Семь убийств совершены «с целью ограбления» – если его признают виновным хотя бы в одном из них, он будет повешен. Восьмое, убийство Энн Найлендс в декабре 1956 года, не было совершено с целью ограбления. Это менее тяжкое обвинение.

Лоренс Даудолл – свидетель обвинения. Он ждет, когда его вызовут, в комнате для свидетелей. За стеной, в зале суда, заняты все места до единого. Люди стоят вдоль стен. Каждый день снаружи собирается толпа, иногда в сотню человек, иногда в тысячу. В течение всего суда, который длится три недели, люди стоят под дождем, обмениваясь крупицами информации. Город ужаснулся зверству этих убийств: семьи были убиты в своих постелях, невинных девочек-подростков забили до смерти в полях и оставили лежать под дождем и снегом.

Внутри, в шумном зале суда, пахнет кислым потом, сигаретами и влажными пальто.

Здесь два яруса для публики. На нижнем – скамьи для прессы, журналистов-газетчиков и репортеров радио. Интерес к делу так велик, что некоторые газеты прислали по пять или шесть журналистов, чтобы те осветили все аспекты судебного процесса. Все оставшиеся скамьи внизу зарезервированы для свидетелей, которые уже дали показания, и для тех, кто пользуется в суде преимуществами: заинтересованных юристов, а также нотариусов и набобов.

Среди журналистов сегодня расселись члены городского совета; их можно узнать по побегам сезонных цветов на лацканах пиджаков. Корпорация Глазго[10] отряжает их, чтобы они присутствовали на заседаниях.

Мануэль сидит на скамье за низкой деревянной загородкой прямо перед этими местами. Журналистам и законникам доверяют, зная, что они на него не нападут, но публику держат подальше, вверху на балконе. Там шестьдесят сидений, и все они заняты женщинами, которые наблюдают за залом суда, полностью забитым мужчинами.

Женщины стоят в очереди всю ночь, каждую ночь в течение трех недель. Они занимают места в шесть часов вечера, усаживаясь на тротуаре с тонкими одеялами на коленях и ломтями хлеба в карманах, чтобы утолить голод. Очередь тянется до полпути к Соляному рынку. Дежурный полицейский проходит каждые несколько часов, наблюдая за женщинами, проверяя все вокруг. Он считает тех, кто в очереди, и предупреждает, что если их место дальше шестидесятого, они, вероятно, не попадут в суд. «Вы вполне можете пойти домой, дорогая».

В газетах публикуются фотографии веселых компаний улыбающихся подружек, которые пьют за здоровье читателя чай из фляжек.

В течение всего процесса наблюдающая публика почти исключительно состояла из женщин. Никто не знает, почему.

Сперва газетчики размышляют: женщины здесь что, ради любви? Мануэль красив. Они здесь ради крови? Преступления ужасны. Или потому, что Мануэль кажется им сильным? Это доказанный научный факт, что женщин привлекает сила, что они любят, чтобы над ними властвовали. Сейчас 1958 год, и муж имеет законное право насиловать и бить свою жену. Это частное дело, домашнее дело.

Журналисты спрашивают женщин, почему они здесь. Женщины говорят, что ищут правосудия, ищут правды, они сочувствуют жертвам – пустые фразы, которые вполне могут быть скопированы из газет. Но в очереди они не выглядят такими уж серьезными и жаждущими правосудия. Все они возбуждены и смешливы.

По мере того как идет судебное разбирательство зверских дел, их гендерный характер становится настолько последовательным и резким, что газеты больше не стараются монотонно повторять клише насчет женского пола. В самом деле достаточно того, что вызывает тревогу.

Ночью – всю ночь – просыпается и дышит другой Глазго. Этот теневой город полон мрака, где умные люди забираются в окна жителей пригорода с пистолетами в руках, крадучись ходят вокруг домов законопослушных граждан. Днем они прячутся у вас на чердаке. Они убьют вас, а потом сделают себе сэндвич. Они оттаскивают ваших юных девушек к железнодорожной насыпи, гоняются за ними по темным полям, рвут на них одежду и насилуют их, оставив застрявшими в колючей проволоке, босыми в снегу, истекающими кровью до смерти. У них есть пистолеты и модные клубы по интересам с престижными адресами. Они водят «Авис Грей Леди» – машину, которая сто́ит столько же, сколько скромный дом.

За чем бы ни стояли леди в этих очередях, они добродушного нрава. Здесь заводят подруг. Некоторые обретают здесь известность. Мисс Хелен Макэлрой регулярно появляется во всех газетах. Она всегда первая в очереди и выразительно, если не красноречиво, говорит о своей жажде правосудия. Потом внезапно, на одиннадцатую ночь, она исчезает. Люди беспокоятся, всё ли с ней в порядке. Она пожилая, носит очки с толстыми стеклами и живет в «Клайд-стрит хоум» – ночлежке для бездомных в Калтоне[11].