Долгое падение - Дениз Майна

Даудолл покрывается по́том, и его щека изнутри распухает.

– Однако кое-кто может задаться вопросом, – тихо говорит он, – если это был другой человек, а не вы, откуда вам известно столько деталей?

Мануэль тянется к нему, и у Даудолла уходят все силы, чтобы не ударить его по руке, отбрасывая ее прочь.

– О, понимаете ли, тот человек, – выдыхает Мануэль, – пришел ко мне сразу после случившегося, наутро, и…

Мануэль замолкает. Он молчит слишком долго, таращаясь на столешницу. Ни веселый, ни печальный. Он просто таращится на столешницу. А потом возвращается.

– Он просто уничтожен тем, что сделал. Он вот такой…

Мануэль трясет руками перед Даудоллом.

– В ужасе. «Спрячь для меня этот револьвер», – говорит он. Поэтому я взял револьвер. И спрятал его. И я могу его достать.

Револьвер так и не нашли. Мануэль предлагает нечто конкретное, физическое доказательство, которое может оправдать мистера Уотта.

Даудолл стоит в шаге от капкана. Мануэль это видит. Он откидывается на стуле и медленно водит руками по столешнице; влажные ладони заставляют краску скрипеть, и скрип наполняет комнату.

– Вы можете описать револьвер?

Мануэль ухмыляется:

– Я сделаю еще лучше: я его нарисую.

Даудолл дает ему бумагу и карандаш, и Мануэль действительно рисует револьвер.

Капкан смыкается на ноге Даудолла. Зубья его настолько остры, что он даже не чувствует, как они в него вонзаются.

Это весьма неплохой рисунок револьвера «Уэбли». Мануэль гордится своим рисунком, Даудолл ощущает это и делает ему комплимент:

– Вы очень искусный художник.

Мануэль пожимает плечами. Он уже это знает.

– Могу я взять рисунок?

Мануэль, похоже, польщен.

– Конечно, почему бы и нет.

Даудолл вкладывает рисунок в свои бумаги. По закону он не может забрать с собой любое сообщение заключенного, если только он не его юрист.

– Благодарю вас, мистер Мануэль. – Даудолл встает, чтобы уйти.

– Значит, вы подадите прошение, чтобы меня выпустили под залог?

Глаза Мануэля скользят от бумаг к лицу Даудолла, и по его лицу расползается хитрая улыбка.

Даудолл застывает. Он здесь не ради безнадежного прошения об освобождении под залог, о котором Мануэль говорил на их предыдущей встрече. Они оба знают, что Мануэль не добьется такого освобождения. Кражи со взломом, за которые он сидит, оставили множество свидетельств его пребывания в чужих домах: наполовину съеденная и брошенная еда, земля на ковриках, оставленная его каблуками, спиртное, выпитое из бутылок. Безнадежно подавать прошение о залоге, и Мануэль достаточно хорошо знаком с законом, чтобы понимать это. Но если Даудолл ответит на вопрос Мануэля, их разговор превратится в разговор клиента с юристом. По закону Даудолл никому не сможет передать то, что Мануэль ему только что рассказал. Однако тогда он сможет забрать из тюрьмы рисунок револьвера на совершенно законных основаниях.

Даудолл чувствует: Мануэль полностью понимает, в какое положение поставил его. Вопрос о выходе под залог никогда не был его самоцелью; он стремился поставить Даудолла именно в такое затруднительное положение. Мануэль проделал все намеренно.

Вероятно, впервые в жизни уложенный на обе лопатки юрист собирает свои бумаги. Он собирается сказать: «Я здесь не для этого…» Он собирается сказать: «Мы обсудим ваш вопрос в другое время».

Но язык не слушается его.

– Да.

Поражаясь самому себе, он поворачивается и выходит.

Об этой части их встречи Даудолл в суде не рассказывает. Она делает все его показания не имеющими законной силы. Она делает его плохим юристом, который предает своих клиентов и которому нельзя разрешать практиковать.

Вместо этого он рассказывает суду, что, покинув тюрьму, тут же попытался убедиться в достоверности информации, которую передал ему на той второй встрече мистер Мануэль.

– И это рисунок пистолета, который дал вам мистер Мануэль во время того разговора?

М. Дж. Гиллис протягивает листок бумаги с ярлычком «Улика Короны, 41» в сторону свидетельской трибуны.

– Этот рисунок револьвера мистер Мануэль дал вам во время той беседы?

Даудолл смотрит на листок.

– Да. Это рисунок «Уэбли», который передал мне Питер Мануэль.

– И именно таким типом револьвера воспользовались, чтобы убить миссис Уотт, Вивьен Уотт и миссис Браун?

Все они знают, что таким. Настоящий «Уэбли» лежит прямо здесь, перед ними, на столе с уликами.

– Насколько я понимаю, да, – отвечает Даудолл. И добавляет: – И у него есть особенность. Как видите, на рисунке отсутствует кольцо для ремня, и на настоящем револьвере – тоже.

– Кольцо на основании рукояти?

– Да, с помощью которого револьвер обычно прицепляют к поясному ремню.

«Уэбли» был излюбленным оружием по время Великой войны[21]. Офицеры и солдаты прицепляли револьвер к своим ремням «Сэм Браун»[22] шнурком, чтобы не потерять оружие, даже если выронят его в пылу или ужасе битвы.

– Вы отправились в полицию с этой информацией, мистер Даудолл?

– Да, отправился.

Даудолл не говорит: «Я пошел прямиком в полицию». Он не говорит суду, что, рискуя своей профессиональной репутацией, ушел от Мануэля, сел в «Бентли», поехал в тихий уголок маленького поля и там понял, что плачет. Что он в панике, в ужасе и плачет.

Даудолл был взбешен, что грязный омерзительный человек понял, как одурачить его перед законом. Закон защищал его от таких людей. Даудолл верил, что закон – его оружие, а не слабость.

Но суд слышит лишь, как Даудолл говорит:

– Да, отправился.

Те, кто сидят ближе к нему, замечают, что он быстро моргает; видят, что края его век краснеют. Они знают, что тут есть нечто большее, чем «да, отправился», но никто не спрашивает его об этом.

Гиллис быстро продолжает:

– И как полиция поступила с той информацией?

– Они поехали в дом семьи Мануэля, в Биркеншоу, и обыскали сад.

– Зачем?

– Они искали револьвер, который он нарисовал. Или недостающее поясное кольцо.

Позже Даудолл услышал, что Мануэль хвастался этим в тюрьме. Он рассказал другому клиенту Даудолла, что смог заставить полицию рыться в саду его матери в поисках того, что он положил на свою койку в Барлинни. «Ха-ха. Обязательно расскажи Лоренсу, ладно?» Мануэль говорил Даудоллу, что знает – тот нарушил правило конфиденциальности, совершил преступление. А известно об этом только ему одному.