И слово это было - Россия.. «Спаси меня... Соловецким монастырем» - Петр Петрович Татауров

семьдесят один год (1801–1872 гг.), и пятьдесят три из них — почти всю сознательную жизнь — он собирал и записывал слова, пословицы и поговорки, песни, сказки, — все, чем изустно богат наш народ. Для «выходца», считающего себя русским, лучшего пути к сердцу, душе народа не придумать. «Во всю жизнь свою я искал случая поездить по Руси, знакомился с бытом народа, почитая народ за ядро и корень, а высшие сословия за цвет и плесень, по делу глядя…» — так кратко определил цель и смысл своих усилий Владимир Иванович.

Уважительное отношение к народу, к «ядру и корню», — пожалуй, одно из самых сильных чувств, всю жизнь владевших Далем. Куда бы за долгую жизнь его ни забрасывала судьба, всюду собирал он, копил и осмысливал каждую черточку характера местного люда, язык и нравы. Его рассказы и повести на местном материале точны Це только в деталях, они как бы пронизаны цветом и запахом виденной им жизни. Очень редкое качество у писателей даже весьма даровитых. Не потому ли он и осмелился отказать подобрать Жуковскому, которого безмерно уважал, сюжет для «восточной» поэмы? «Я обещал Вам основу для местных, здешних дум и баллад… а между тем обманул, — отвечает он Жуковскому. — Но дело вот в чем, рассудите меня сами: надобно дать рассказу цвет местности, надобно знать быт и жизнь народа, мелочные его отношения и обстоятельства… Иначе труды Ваши наполовину пропадут; поэму можно назвать башкирскою, кайсацкою, уральскою, — но она, конечно, не будет ни то, ни другое, ни третье».

Достаточно смелый ответ, если иметь в виду литературные авторитеты обоих. Однако сказано от чистого сердца, прямо, с уважением к труду старшего собрата по перу. Недаром звался за глаза — «несносно честный и правдивый».

Государевой службе — от кадета до статского генерала — Даль отдал сорок пять лет. Хоть и выслужил два креста, две звезды, медали, а уходил в отставку «по болезненному состоянию» с тяжелым сердцем. «Прямым, честным и добросовестным людям служить нельзя», — с некоторой обидой, нелицеприятно сообщал он губернатору. И обида была не за себя, не за оставленную службу, а за мужиков, притесняемых лихоимцами и казнокрадами. Помочь же обиженным он ничем не может, его записки, письма наверху вызывают лишь раздражение, неудовольство. Еще бы, смотрите, что он пишет: «Что делает в Нижегородской губернии полиция с крестьянами, этого не только правительство не знает, но и не поверит, если услышит о том, в уверенности, что в наш век и время, в самой середине России, в Нижнем, не может быть речи об ужасах, известных по преданию давно минувших лет… Семеновский исправник, подобрав себе из подчиненных шайку, разъезжает по уезду и грабит, грабит буквально, другого слова помягче нет на это; он вламывается в избы, разузнав наперед, у кого есть деньги и где они лежат, срывает с пояса ключ и ищет в сундуках и, нашедши деньги, делит их тут же с шайкою своею и уезжает». Или вот еще: «Чиновники ваши и полиция делают, что хотят, любимцы и опричники не судимы. Произвол и беззаконие господствуют нагло, гласно. Ни одно следствие не производится без посторонних видов, и всегда его гнут на сторону неправды. В таких руках закон — дышло: куда хочешь, туда и воротишь…»

Итак, карьера закончена, начинал во флоте — на Черном и Балтийском морях, участвовал в турецком и польском походах, состоял чиновником особых поручений у Оренбургского губернатора, служил в Петербурге, был управляющим Нижегородской удельной конторой… Но еще была причина подать в отставку — Словарь. Объем предстоящей работы порой страшил — хватит ли сил, и возраст уже нешуточный, а сделано в лучшем случае половина.

Зимой 1860 года на заседании Общества любителей российской словесности Даль прочел доклад «О русском Словаре». Объявив, что труд свой он назвал: «Словарь живого великорусского языка», пояснил, что в него он собрал живую речь «нынешнего великорусского поколения». Главное внимание составитель обращал на язык простонародный, который, по его мнению, можно без помех «переносить в письменный язык, никогда не оскорбляя его грубою противу самого себя ошибкою, а напротив, всегда направляя его в природную свою колею, из которой он у нас соскочил, как паровоз с рельсов; они оскорбляют разве только из-русевшее ухо чопорного слушателя».

Даль утверждал, что для образованного круга язык еще не сложился и есть два течения — «обрусевший по виду между пишущей братиею латино-французско-немецко-английский язык да свой природный, топорный, напоминающий ломовую работу, квас и ржануху». Он призывал прислушаться ко второму, считая, что если не ломать и не коверкать его, то «тогда он будет хорош». Многие беды языка — в незнании его, нелюбопытстве, щеголяющих иностранными, искусственными речениями. У народа на всякий случай есть нужное, точное, благозвучное слово, а когда его вроде бы не оказывается для новых обозначений, то его легко образовать из уже имеющихся корней. «Если недостает отвлеченных и научных выражений, то это не вина народного языка, а вина делателей его: таких выражений нигде в народе не бывало, а они всегда и всюду образовались по мере надобности, из насущных; потрудитесь, поневольтесь, прибирайте, переносите значение слов из прямого понятия в отвлеченное, и вы на бедность запасов не пожалуетесь. Притом, повторяю, мы утверждаем наобум и сами не знаем, что у нас есть, а чего нет». И далее он приводит множество примеров неразумных, на его взгляд, замен народных выражений иноязычными.

С какими-то утверждениями автора тут можно согласиться, с какими-то следовало бы и поспорить, однако направленность его мыслей, пафос выступления все же заслуживают поддержки. Даль всячески противится засорению языка народа чуждыми ему речениями, справедливо полагая, что это может привести к нарушению, а может быть, и разрушению, многих национальных особенностей великороссов. «Хотите или нет атмосферу называть мироколицею, это ваша воля: но инстинкт, по нерусскому звуку и двойному набору трех, непроизносимых вкупе русскою гортанью, согласных должен бы замениться побудком, как говорят на Севере, или побудкою, по восточному говору. Инстинкт можно выговорить только западным произношеньем букв Н, К, Т, то есть кончиком языка, а наше полное, гортанное произношенье такого слова не принимает. Если смысл в этом, навязывать земле, целому народу слова, которых он, не наломав смолоду языка на чужой лад, никак выговорить не может? Гуманно и либерально ли это?..»