Тарантул - Тьерри Жонке

Сколько длилось это преследование? Уже на последнем издыхании тебе пришлось перепрыгнуть через поваленный ствол. Пенек, торчавший из земли, попал тебе под ноги, и тело растянулось на размокшей земле.

До тебя донесся крик, похожий скорее на рычание тигра. Он прыгнул прямо на твою руку, давя ее каблуком сапога. Кулак разжался и выпустил нож. Потом он бросился на тебя, его руки с силой сжали твои плечи, затем одна поднялась к твоему рту, другая стала сжимать горло, в то время как его колени больно давили на поясницу. Можно было попытаться прокусить ему ладонь, но твои зубы вцепились в ком земли.

Он держал тебя, не давая выпрямиться. Так вы оставались долго, спаянные, как сиамские близнецы, одни в темноте… Дождь между тем прекратился.

Алекс Барни лежал на складной металлической кровати в комнате в мансарде. Он ничего не делал, просто ждал. Стрекот цикад, наполнявший пустошь, казался назойливым шумом. В окне Алекс видел двурогие силуэты оливковых деревьев, скорчившихся в ночи, застывших в несуразных позах; рукавом рубашки он вытер лоб, по которому струился едкий пот.

Голая лампочка, подвешенная на шнуре, привлекала полчища комаров; каждые четверть часа Алекса охватывал приступ гнева, и он опрыскивал насекомых облачком из пульверизатора. На бетонном полу виднелся целый ореол черных раздавленных трупиков, с крошечными красными точками.

Алекс с трудом поднялся и, заметно прихрамывая, опираясь на палку, вышел из комнаты и направился в кухню этого домика, затерянного среди полей, где-то между городками Кань и Грасс.

Холодильник был битком набит съестными припасами. Алекс взял банку пива, вскрыл и стал пить. Прикончив ее, он громко рыгнул, взял другую банку и вышел из домика. Вдалеке, чуть ниже холмов, топорщившихся оливковыми деревьями, в лунном свете виднелось море, сверкавшие под чистым, без единого облачка, небом.

Алекс осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, сделал несколько шагов. Стреляющая боль разламывала бедро. Повязка сильно сжимала плоть. Вот уже два дня гноя не было, но рана все не затягивалась. Пуля прошла через мышечные ткани, чудом не задев бедренную артерию и кость.

Алекс одной рукой оперся о ствол оливкового дерева и помочился, опрыскивая струей цепочку муравьев, волочивших по земле целый пучок былинок.

Он вновь принялся пить, припав ртом к банке, прополоскал горло пеной, сплюнул. Он присел на скамейку на веранде, вздохнул. Из кармана штанов вытащил пачку сигарет «Голуаз». Пиво пролилось на футболку, и так уже засаленную и пыльную. Сквозь ткань он потрогал живот, сжав большим и указательным пальцами складку кожи. Он толстел. Вот уже три недели невольного безделья, когда делать ему было совершенно нечего — только есть и спать, — он толстел.

Он расправил башмаком газетный лист двухнедельной давности. Из-под каблука показалась фотография человека, напечатанная на первой странице. Его собственное лицо. Текст под изображением был набран жирным шрифтом, из которого выпирали еще более крупные заглавные буквы: его имя. Алекс Барни.

Другая фотография, поменьше: мужчина положил руку на плечо женщины, держащей ребенка. Алекс прочистил горло и плюнул на газету. Слюна, к которой примешались крошки табака, попала прямо на лицо ребенка. Алекс набрал слюны еще, плюнул и на этот раз не промахнулся, попал точно в цель, в лицо полицейского, который улыбался своей семье. Сегодня этот полицейский был мертв.

Остаток пива он тоже вылил на газету, буквы расплылись, очертания лиц тоже, бумага набухла. Он погрузился в созерцание дорожки, которую оставляла жидкость, изливавшаяся, капля за каплей, на страницу. Затем, топая ногами, он разорвал газету.

На него опять накатила волна ярости. В глазах защипало, но слезы так и не выступили, рыдания, поднявшиеся было из горла, не вырвались наружу и не принесли ему облегчения. Он потрогал бинт повязки, разгладил складку, стянул повязку покрепче, переколов английскую булавку.

Положив руки на колени ладонями вниз, он долго сидел так, уставившись в ночь. Вначале, в первые дни, когда он только поселился в домике, одиночество едва не свело его с ума. Из-за воспалившейся раны поднялась температура, в ушах гудело, и ко всем этим неприятным ощущениям примешивался еще и назойливый стрекот цикад. Он внимательным взглядом обводил пустошь, и порой ему казалось, что какой-нибудь ствол сдвигается с места; ночные шумы тревожили его. Он не выпускал из руки револьвер, а когда ложился спать, клал его себе на живот. Он всерьез стал опасаться, что сходит с ума.

Сумка, набитая купюрами, лежала возле ножки кровати. Ночами он свешивал руку под железную стойку, погружал пальцы в кипу бумажек, перебирал их, щупал, наслаждался прикосновением.

Порой случались мгновения настоящей эйфории, он не мог сдержать приступ смеха, уверяя себя, что в конечном итоге ничего плохого с ним произойти не может. Его не найдут. Здесь он в полной безопасности. Никаких домов по соседству, во всяком случае, на расстоянии километра. Какие-то голландские или английские туристы, которые купили несколько полуразрушенных домишек и проводили здесь отпуска. Иногда появлялись стада хиппи. Еще какой-то гончар… Их опасаться нечего. В течение дня он несколько раз брал в руки бинокль и рассматривал дорогу и окрестности. Туристы совершали долгие пешие прогулки, собирали цветы. Детишки были на удивление светловолосыми, две маленькие девочки, мальчик постарше. Их мать принимала солнечные ванны, лежа обнаженной на плоской крыше домика. Алекс наблюдал за ней, держа руку между ног, сжимая кулак и ругаясь.

Он вернулся на кухню, чтобы приготовить себе омлет. Он съел его прямо со сковородки, подобрав сочные остатки кусочком хлеба. Потом он стал метать стрелки, но ему быстро надоело ходить после каждого броска туда-обратно и подбирать упавшие. Еще у него имелся электрический бильярд, который в начале его пребывания здесь еще работал, но вот уже целую неделю, как сломался.

Он включил телевизор. Какое-то время он колебался, на чем остановиться: по Третьему каналу шел какой-то вестерн, а по Первому каналу показывали эстрадный концерт. В вестерне рассказывалась история некоего бродяги, наводившего ужас на всю деревню, который стал судьей. Это был совершенно ненормальный тип, он прогуливался в компании медведя и как-то странно держал голову, она была чуть свернута набок: бандит-судья выжил после повешения… Алекс выключил звук.

Настоящего судью в красной мантии и чем-то вроде воротника из белого меха он однажды видел. Это было во Дворце правосудия в Париже. Винсент как-то привел его туда, чтобы присутствовать на судебном заседании. Он был малость ненормальным, этот Винсент, единственный приятель его, Алекса.

Теперь Алекс попал в изрядную переделку. В такой ситуации, думал он, Винсент знал бы, что делать… Как выбраться из этой дыры, чтобы при этом не попасть в руки полиции, как сбыть купюры, номера которых, конечно же, переписаны, как перебраться куда-нибудь за границу, как устроиться и сделать так, чтобы тебя поскорее забыли. Винсент говорил и по-английски, и по-испански…