Кончина СССР. Что это было? - Дмитрий Несветов

Ну и вот тот самый закон или указ, который раскрепостил комсомольцев – самую, казалось бы, креативную в тот момент часть общества. В том и состоял замысел, чтобы эти 15–20%, которые могут придать нашей заскорузлой экономике динамику, получили какую-то возможность двигаться и работать. Это и было сделано.

Здесь опять-таки какие соблазны? Кто-то действительно попытался что-то реальное сделать: создавали инновационные центры, научно-технические центры, пытались что-то изобрести. Но очень многие, пожалуй, большинство, кинулись к легким деньгам, не зная, не будучи уверенными, надолго ли открыто окно. А может, его открыли недельки на две, на три или на год, а потом прихлопнут, убедившись в бесперспективности эксперимента? Поэтому никто далеко не планировал, никто не создавал длинных проектов, а кинулись все зарабатывать, пока это вдруг стало можно. Это с одной стороны.

С другой стороны, должно было возникнуть первоначальное накопление, потому что никакого функционирующего капитала в стране не было. Поэтому, может быть, отчасти это и было вынужденной формой первоначального накопления – такое немножко наивное, ускоренное «рвачество» первых кооперативов.

Еще один очень важный вопрос в этом тематическом поле. Сейчас много говорят о том, что мы именно тогда упустили свой шанс «китайского пути». Как вы считаете, реален был для нас «китайский путь» тогда и реален ли он для нас в принципе? Или это все иллюзии и глупости?

Говорят на эту тему, как правило, те, кто не представляет себе, что же такое «китайский путь» и какова реальность Китая. Из 1,5 миллиарда населения Китая 800 миллионов живет в доиндустриальную эру, 600 миллионов вообще на грани выживания существуют. Нет ни пенсионной системы, ни системы здравоохранения – вообще никаких социальных гарантий нет. Очень минималистские, скажем так, условия.

Вот у нас нет такого населения, которому достаточно вдруг наесться досыта первый раз в жизни и иметь одни штаны на год, как вот у этих 600 миллионов, и получить двое штанов и велосипед (а это уже социальный прогресс, который стимулирует!). Это стимулирование относительным прогрессом по сравнению с полной нищетой. У нас такой возможности не было, и у нас не было населения, готового работать за минимальную зарплату с утра до вечера полный световой день без выходных.

Иными словами, «китайский путь» цивилизационно для нас был закрыт, но некое использование отдельных наработок Китая было возможно. Оно было очень удобно и открыто для Андропова и по стилистике ему соответствовало. Чуть-чуть было доступно и для Горбачева, но уже в более ограниченном масштабе, выборочное такое использование китайского опыта. Но в целом китайская модель была для нас невозможна.

Совершенно с вами согласен. У нас действительно и тогда, и еще раньше были абсолютно другие стандарты потребления. И говорить о том, что этот путь был открыт, – это, мне кажется, просто наивное невежество и незнание экономических реалий.

Сергей Борисович, как вы думаете, действительно 1988 год, как свидетельствуют многие современники, поделившиеся своими воспоминаниями и соображениями, был политически и экономически переломным?

Экономические страсти мы отчасти уже обсудили. А политические?

Как вам помнится, это действительно был такой принципиальный слом? Возникли почва и пространство для конструирования новой политической реальности, новой политической модели или все же нет?

Отчасти это делалось осознанно и к этому стремились, а отчасти это было вынужденное политическое реформаторство. Вот почему это делалось осознанно, почему к такому выводу пришел Горбачев в моем понимании? Это была небольшая группка, которая вокруг него в Политбюро и ЦК сплотилась. Она, конечно, была не в состоянии развернуть колоссальную страну и обеспечить реформы. Горбачеву нужна была реформаторская партия. В 1988 году он убедился, что реформаторской партии у него нет.

С одной стороны, состоялась знаменитая XIX партийная конференция, которая поддержала реформы, но поддержала недостаточно активно, не до конца, с огромными оговорками. Видна была нарастающая уже тогда оппозиция в партии, и Горбачев уже тогда понимал, что реформаторской партии у него нет. И такого огромного политического механизма, который транслировал бы волю реформаторов на все регионы, у него нет. И времени на его формирование тоже нет, потому что ситуация ухудшается быстрее, чем они как реформаторы в состоянии наращивать свою управленческую мощь.

Поэтому нужно было разделить ответственность и ввести такой элемент, как давление оппозиции. Если оппозиция давит на правящую партию, если какие-то группы более радикально, чем Коммунистическая партия, начинают призывать к далеко идущим целям, то тогда можно свою партию удерживать в тонусе и убеждать ее в необходимости перемен: «Смотрите, у нас есть гораздо более радикальная альтернатива. Смотрите, к чему они призывают. Давайте мы пойдем на более разумные, сдержанные шаги, чтобы не допустить дальнейшей радикализации». Создать некое внешнее давление и тем самым создать для себя позицию модератора и миротворца, который выбирает средний путь между крайностями, между коммунистическими консерваторами и демократическими радикалами. Создать такую удобную политическую позицию для продолжения устойчивого курса. Вот этим, на мой взгляд, диктовались действия Горбачева и его команды по проведению полусвободных выборов 1989 года.