Тайна двух лун - Ксения Грациани

Стрелки на часах застыли острым углом в тридцать градусов: короткая – на одиннадцати, длинная – на двенадцати. 11.00. Её время. Время Лиз. Я достал из стола папку с её фамилией, ещё раз подточил и без того острый карандаш, долил в кувшин воды, хотя её там и так было предостаточно, смахнул пылинку с подлокотника кресла… Одним словом, я готовился к встрече с Лиз, я ждал её. Понимаю, со стороны моё поведение выглядело глупым и непрофессиональным, но я ничего не мог с собой поделать. Она не шла у меня из головы. Я радовался, шутил с персоналом, насвистывал песни, когда Лиз чувствовала себя хорошо. И заболевал в душе, огрызался на всех, отчитывал без причины медсестёр, когда заболевала она.

Из коридора послышались шаги, ещё далёкие, едва уловимые, но я точно знал – это её шаги. Они стремительно приближались – значит, Лиз чувствует себя хорошо. Короткий стук в дверь – и в проёме показалось её красивое, правда немного бледное лицо.

– Можно к вам, доктор Ланнэ?

«Артур, называй меня просто Артур», – так и хотелось сказать мне, но, разумеется, я ответил дежурное «Конечно, Лиз, я тебя жду».

Она села в кресло напротив меня и улыбнулась. Как много я мог бы отдать, чтобы видеть эту улыбку каждый день. Ещё вчера нам пришлось проводить сеанс в палате, потому что Лиз не смогла подняться с постели после очередного приступа, а сегодня как рукой сняло.

– Как ты себя чувствуешь?

– Теперь хорошо, – ответила она, – никаких снов и галлюцинаций. Ни болот, ни трясин, ни пугающих двойников. Но вчера… вы сами видели…

– Зато позавчера, и поза-позавчера, и весь прошлый месяц приступов тоже не было, а значит, мы на верном пути к выздоровлению, – сказал я, и мне очень хотелось не ошибиться.

– Надеюсь, вы правы, но так было и раньше, – вздохнула Лиз, опустив ресницы, – и вчера мне опять снился тот же сон… Вижу себя, а глаза не мои – чужие. Чёрные, пронзительные, красивые, но во взгляде боль и смертельная ненависть… Страшно… даже жить не хочется, – она подняла глаза, и в лице мелькнула тревога. – Скажите честно, доктор… Я знаю, вы всё пытаетесь меня ободрить, но будьте откровенны, что у вас написано обо мне там, в вашей папке. Какой-нибудь страшный диагноз? Вы думаете, это неизлечимо?

– Почему ты так считаешь? – я изо всех сил попытался сделать своё лицо непроницаемым.

– Ну, я же вижу, как все сочувственно на меня смотрят. Врачи, медсёстры… Мол, такая молодая – и такой ужасный недуг.

– А я вижу прекрасную юную леди, которой с каждым днём становится всё лучше и лучше, – я улыбнулся Лиз самой широкой и искренней улыбкой, какую сумел ей подарить. – Не будем торопиться с диагнозами, мы только в начале пути, и, скажу тебе честно, у меня нет никаких оснований думать о чём-то неизлечимом.

Разумеется, я не мог и не хотел рассказывать ей всю правду, просто потому что, на мой взгляд, правдой она не являлась. Страшный диагноз в папке действительно был, но ставил его не я. Им наградили Лиз некоторые из моих американских коллег. К сожалению, заведующий клиники «Голубой Лес» и мой непосредственный начальник, доктор Арольд, был с ними согласен. Диагноз шизофрения, кричащий из карточки Лиз своей пугающей беспощадностью, я не разделял, но пока что не мог предложить главному врачу взамен ничего более убедительного.

На мой взгляд, речь шла о некоем психосоматическом расстройстве. То есть о психическом расстройстве, которое проявлялось и на физиологическом уровне. Лиз беспокоили не только сны и видения – после них её, как правило, мучили боли во всём теле, сопровождающиеся сильнейшей слабостью. Она могла провести в постели целый день, не в силах даже подняться. Симптомы проходили сами собой довольно быстро, но вновь возвращались после приступов. К сожалению, эти наблюдения пока не позволяли поставить точный диагноз. Мне ещё только предстояло определить природу снов и видений моей пациентки, а также выяснить механизм возникновения физической реакции на них организма.

Лиз помнила свои сны лишь частично и могла передать только общее ощущение и обстановку, но никогда не запоминала каких либо конкретных событий. Понять же что-то по её бредовому бормотанию во время приступов было практически невозможно. В ходе наших бесед она со скрупулёзной тщательностью пыталась вспомнить каждую привидевшуюся ей деталь, но всякий раз вырисовывалась примерно одна и та же картина.

Вот и теперь, сидя в кресле напротив меня, Лиз описывала вчерашнее видение, практически слово в слово, как и предыдущие.

– Кругом вода, – сказала Лиз, – гниющая болотная жижа. Пахнет сыростью и плесенью. Я вижу себя, ступающую босыми ногами по затопленной, размытой земле, по скользким кочкам, которые едва выглядывают на поверхность. – Лиз встала и для наглядности принялась показывать на лежащем под её ногами ковре, как она осторожно перескакивает с кочки на кочку. – Я боюсь провалиться, боюсь, что следующий клочок суши – последний и дальше идти будет некуда. Мне видно себя со спины, и это очень странное чувство, доктор. Знать, что вот она Я, наблюдающая сама за собой, а там другая Я, ступающая по болоту… И вдруг та другая оборачивается и… я смотрю сама на себя! Как в зеркало. Словно своё отражение вижу: лицо, волосы, фигура, – точная копия. Но вот глаза – не мои. Я никогда не видела таких прекрасных глаз. Тёмно-карие, глубокие, а по форме – как миндальный орех. Но они ненавидят меня. Смотрят так, будто готовы убить. Аж мороз по коже. Аж хочется крикнуть, но язык прилип к нёбу – не проронить ни звука. И вот другая Я говорит мне что-то… – Лиз усердно нахмурила лоб, пытаясь вспомнить, – что-то бормочет и шепчет. Знаете, доктор, как бабки-знахарки произносят свой наговор. Бу-бу-бу, ш-ш-ш… Но я ничего не могу разобрать, ни слова.

– Да, понимаю, о чём ты, – я одобрительно кивнул, внося небольшие пометки в свои записи.

Невнятное бормотание двойника, о котором говорила Лиз, я и сам не раз слышал из её уст, наблюдая за ней во время приступов. Мне даже думалось, что она непроизвольно впадает в патологический транс – нередкое явление при таких психических недугах, как истерия или шизофрения. Но не всё было так просто…

Я не мог утверждать, что являюсь лучшим экспертом в области подобных расстройств – слишком невелик был мой опыт, – но одно я понимал точно: болезнь Лиз разительно отличалась от всех виденных мною ранее разновидностей шизофрении. Лиз была слишком, и повторюсь, слишком нормальной в отличное от приступов время. А порой, когда у неё случались длинные периоды ремиссии, я начинал сомневаться, зачем мы вообще держим совершенно здорового человека в стенах нашей клиники. В такие дни она часами пропадала в библиотеке и затем спешила обсудить со мной прочтенную книгу или статью. Лиз прибегала ко мне в кабинет с привезённой из Штатов гитарой и пела как классические романсы, так и модные студенческие песенки. Она курила тайком с привратником и сплетничала с санитарками. А однажды, в один из морозных дней, она просто сбежала через окно и пошла кататься с горки. Клянусь, если бы я знал заранее, то с удовольствием составил бы ей компанию. Одним словом, Лиз была нормальной двадцатитрёхлетней девушкой, глядя на которую, у меня язык не поворачивался сказать, что она психически нездорова.