Лучшие уходят первыми - Инна Бачинская

В телестудии ее не было. Недовольный женский голос сообщил, что Людмила Константиновна «давно ушли». Ушли?

Я набрала Люськин мобильник, и оператор сообщил мне, что абонент вне пределов досягаемости. Домашний телефон долго не отвечал, а потом предложил оставить сообщение на автоответчике.

– Люсенька! – закричала я, надеясь, что она все-таки дома и, услышав мой голос, снимет трубку, но ее никто так и не снял.

Разочарованная, я уселась за ужин в одиночестве.

Кажется, я сегодня не завтракала. Голод у меня обычно прорезается ближе к ночи. А самый жор – в полночь. Я достала коньяк – подарок Савелия – и рюмку. Коньяк шарахнул по мозгам, жидкий огонь рванул внутрь, я закашлялась и расхохоталась.

– Что человеку нужно? – философствовала я с набитым ртом. – Хлеба и зрелищ. Интернет, книги и TV. Еще Люська, работа, Савелий…

И Майкл Винчестер! Я привыкла к нему, как наркоман к зелью. Он дает мне то, чего у меня никогда не было: блеск, остроту жизни, приключения и любовь! Майкл Винчестер как лекарство от одиночества. Эх, Майкл!

В итоге я наелась, как удав. От коньяка окружающая реальность потеряла настройку, картинка перевернулась, и в голову полезли всякие мысли… вроде того, что жизнь моя – сплошной негатив, сплошные «нет»… Мужчины нет, семьи нет, детей нет, денег тоже нет. Однажды Савелий попытался остаться на ночь, что вызвало у меня сначала изумление, а потом приступ дурацкого хохота.

– Дуреха, – беззлобно сказал он тогда, – неужели одной лучше?

Не знаю. Если посмотреть с точки зрения… этой… вечности и… и философии… да, философии… то, может, и лучше, и «свобода» все-таки… сладкое слово, а с другой стороны… как посмотреть! Мысль вилась затейливо, ускользала и не давалась.

Спать, спать, спать! А завтра прямо с утра – на диету!

Упав в кровать, я зевнула и щелкнула пультом, чтобы взглянуть… одним глазком… одним… одним…

Бодрый женский голос радостно прокричал рекламный слоган, и я отключилась.

И приснился мне Майкл Винчестер… Мы, держась за руки, бежали от кого-то или за кем-то по длинному мрачному коридору. Пули свистели у виска и чиркали в стены, а мы все бежали, охваченные радостным ужасом, бежали так, как бегут только во сне – оставаясь на месте.

На мне было потрясающее платье – красное, с открытой спиной, и скромное бриллиантовое колье…

Кажется, я забыла представиться. Меня зовут Александра Окулова. Девица Окулова, как называет Савелий Зотов. Впрочем, я, кажется, об этом уже упоминала. «Девица Окулова»… Даже красиво. В отличие от Акулы со времен детского садика. Уж лучше я бы и на самом деле была Акуловой, не так обидно. Прозвище Акула наводит на мысль о прожорливости, жадности и глупости. Номен ист омен, как говорили древние. Имя – судьба. Как можно полюбить женщину с такой кличкой? Или воспринять серьезно? И так всю жизнь.

Нет, не из-за клички, конечно. В жизни все должно происходить вовремя. Надежда и любовь – в молодости, опыт и уверенность в себе – в зрелом возрасте, достоинство увядания – в послезрелом. «Научи меня, лес, увядать без печали», – сказала одна болгарская поэтесса бальзаковского возраста. До увядания еще далеко – мне тридцать три. Всего или уже. Зависит от настроения. В припадке оптимизма я думаю: «Только тридцать три! Все впереди!» В депрессии: «Уже тридцать три! И ничего нет впереди, кроме Майкла Винчестера. Проходит жизнь, проходит жизнь…»

Десять лет назад я закончила иняз нашего пединститута, ныне университета. Английский и немецкий. Три года в школе, потом меня сократили как самую молодую и бессемейную, и я перешла на вольные хлеба. Делала переводы для бюро патентов, контрольные для нерадивых заочников, репетиторствовала, а летом подрабатывала гидом-переводчиком. В один прекрасный день моя подружка Людмила Герасимова, восходящее светило местной тележурналистики, сунула мне роман американки Энн Тайлер «Турист поневоле» и заявила, что поручилась за меня перед главным редактором «Арт нуво» Савелием Зотовым. Пригрозила, что это мой последний шанс и если я, как последняя дура и лентяйка, буду валять дурака, то… «Имей в виду, – сказала Людмила, – прощелкаешь – убью!»

Роман мне понравился, и я засела за перевод. Оказалось, что пяти лет в вузе, увы, недостаточно для понимания нюансов художественного текста. А для перевода желательно владеть также и родным языком, причем литературным. Если кому-то кажется, что это легко, пусть попробует. Мучаясь креативным поиском и переписывая по десять раз один и тот же эпизод, я оценила возможности компьютера, который безропотно терпел все. А также впервые почувствовала восхищение перед гигантами перевода, о которых никто и не вспоминает, если перевод хороший. А если плохой, то спрашивают, какой сапожник это переводил, и листают книжку в поисках фамилии.

С тех пор много воды утекло. Мне, конечно, далеко до гигантов перевода, но слова вылетают из-под пера довольно бойко. Главное – ухватить суть и не цепляться за отдельные слова. Дать фантазии расправить крылья и воспарить.

Главная прелесть моей деятельности – свобода! Не нужно вставать ни свет ни заря, мчаться сломя голову в дождь и снег в городском транспорте на службу, и начальника над тобой нет. Один Савелий Зотов, лапочка.

Я – одинокая девушка. Прав Савелий. В свои тридцать три. Почему? Черт его знает, почему. Сначала казалось, все впереди. А потом… даже не знаю. А время бежало, часики тикали. В итоге – поезд ушел, а я осталась. Не успела вовремя, не повезло, сама не знала, чего хочу, ждала Майкла Винчестера. Да мало ли?

На инязе учились почти одни девочки, за что его называли женским монастырем, а тех двух мальчиков, что имелись в моей группе, можно было не считать. Одного звали Тимур Абашидзе, другого – Юра Шлычкин. Тимур запомнился мне добродушнейшим на свете существом, томным красавчиком и записным сплетником. Его мамой была приятная русская дама, а папой – грузин, бравый военный, полковник, кажется. Тимур любил наряды, как девочка, и всякие блестящие побрякушки – сверкающие шариковые ручки, брелоки, перочинные ножички, стеклянные шарики, которые он все время подбрасывал на ладони. У нас с ним случился роман на третьем курсе. Я помню, как мы целовались у каждого столба по дороге домой. Тимур был прекрасен, как сказочный принц: выразительные темные глаза, прекрасной формы рот, крупный, с горбинкой, нос, великолепный рост. Любимое дитя природы. По закону компенсации и равновесия начал в природе умом он не блистал, до интеллектуалов с физмата ему было далеко, но кому бы пришло в голову ожидать от него полета мысли при такой внешности? Роман наш после трех недель отцвел и сошел на нет. Сейчас Тимур видный политический деятель. Такой же красавчик. Лидер какой-то партии, в которой, я уверена, женщин больше, чем мужчин.

Юра Шлычкин, в отличие от Тимура, был беспородным, бесцветно-белобрысым парнем, молчаливым и незаметным. Учился он, правда, хорошо. Имелись еще мальчики с физвоспитания и физмата, а также курсанты высшего летного училища. Только самая неповоротливая студентка не вышла замуж за свежеиспеченного лейтенантика. Я тоже встречалась с курсантом – маме он очень нравился, но на учениях мой мальчик ударился головой о какую-то металлическую балку, получил сотрясение мозга, и его отчислили. Потом он признался мне, что никакого сотрясения мозга у него не было, просто он испугался. В учебном полете разбился старшекурсник, и вся романтика на этом для него закончилась. Сейчас я могу его понять, но тогда мне было безумно стыдно. Я мямлила что-то вроде того: да, понимаю, мол, и прятала глаза. Дура, конечно…