Ночь, когда цветет папоротник - Татьяна Павловна Гутиеррес

– Ну вот, придется удалять, – разочарованно произносит парень. Он отрывает камеру от лица, и я на секунду застываю. Это же сам Макс Палаццо. Самый известный оператор программы о нравах людей, и известен он не своим новаторским подходом к ракурсу, а тем, что просто криминально хорош собой. Инстаграм заполонен его фото с камерой в руках. Надо сказать, в жизни он еще восхитительнее. Короткие рукава легкой рубашки в клетку обтягивают сильные руки, а его прическа выглядит так, будто ее укладывал именитый стилист. Макс смотрит на меня пронзительным взглядом своих светло-голубых глаз. Они настолько светлые, что кажется, почти не имеют цвета, что в сочетании с загорелой кожей выглядит просто ух как восхитительно.

– Я, кажется, знаю, кто вы, – мои губы не слушаются меня. Что со мной такое? Увидела известного человека и потеряла дар речи?

– Да, возможно вы меня видели по телевизору. Я..

– Макс Палаццо.

Он жестом показывает, что я молодец, что отгадала его имя и улыбается белоснежной улыбкой – результатом кропотливой работы стоматолога.

– Я вообще собиралась уезжать, – пожимаю плечами и смотрю на Катю.

– Ты не можешь, – шепчет она. – Сегодня мы снимаем фильм, и ты мне нужна. Давай, будет здорово! А завтра езжай. Но сегодня – ты девочка без проблем с зачатием, – говорит она еще тише. Я хмурюсь. Разве я упоминала об этом? Или это просто дикая догадка?– Сегодня тебе снова десять лет, и ты жуть как хочешь отомстить мне.

– Ты права, – говорю голосом Дарт Вейдера и с нескрываемым удовольствием выливаю ей на голову целое ведро воды.

– Снято! Молодец, – поддерживает меня Макс, и мне вдруг начинает нравится весь этот хаос, происходящий вокруг.

Один день. Только сегодня. Я отпущу свои проблемы.

– Если бы у вас не было камеры, вы бы тоже получили ведро прохладной воды, – злобно цедит Катя сквозь зубы. – Вот вам, – она водружает ему на голову венок из пахучих трав. – Чтобы никто не сглазил. Или не послал вам проклятий. Почему-то думается мне, желающие будут.

Макс поджимает губы и кивает головой.

– Расскажите мне про эти обычаи? Сейчас, давайте отойдем вот туда?

– Конечно. – Катя откидывает волосы назад и улыбается Максу. Интересно, Петя где? –Утром в день Ивана Купалы девушки собирают травы, которые будут оберегать их весь год от нечисти, которая, надо сказать, сегодня свободно разгуливает. Поэтому возьмите вот это, – она протягивает ему небольшой букет повядших трав, – и заткните их за пояс. А я вам покажу марену – дерево, которое мы выбрали для того, чтобы украсить его лоскутами.

Катя идет вперед и все время обращается в камеру, словно всю жизнь это делала. А я плетусь за ними по следам, удивляясь на каждом шагу. Наша когда-то богом забытая деревня здорово изменилась. Почему я вчера этого не заметила? Кузница с крутой кованой вывеской завлекала к себе выставленными товарами: различными фигурками для украшения дома, клинками, топорами с кожаной рукояткой. Я делаю мысленную заметку купить что -нибудь Яну в подарок завтра утром. Но тут же об этом забываю, потому что в воздухе появляется аромат свежего хлеба. Чуть дальше по улице вижу булочную, со стеклянной ветриной и надписью «крафтовый хлеб», от чего фыркаю носом. Я так и представляю свою бабушку, которая утром зовет меня позавтракать «крафтовым» хлебом, который она испекла.

На раздумья следовать за Катей и горячим оператором или зайти в булочную не уходит и секунды: я слишком голодна, а съемки фильма – не моя задача, и более того, в нем светиться мне совсем не хочется. Поэтому булочная.

Внутри пахнет еще сильнее, а глаза разбегаются от выбора.

– Ваша булочка и кофе, – женщина протягивает мне пакетик. – Там еще одна такая же, это для Ярилы. Ты же туда идешь? Отнеси за меня? Не могу отойти ни на секунду!

Я киваю, не совсем понимая, о чем она. И тут же вспоминаю, что куклу, которую обычно сажали под марену, зовут Ярило. Перед ним всегда стояли тарелки с разной едой. Видимо, это мне и надо сделать. Хотя, может, стоит и самой съесть ее. От выпечки просто невероятно пахнет. И почему только в Москве невозможно купить такой хлеб?

Я делаю пару шагов и отпиваю свой кофе, как чувствую на себе струю ледяной воды. Серьезно? Неужели не видно, что я завтракаю? Медленно, чтобы успеть подостыть и не сорваться на несчастном ребенке, который решил, что сегодня все можно, я поворачиваю свой корпус.

– Ян? Ян! Как ты? Что ты здесь делаешь? – моему восторгу нет предела. Лучше не придумать!

Он чмокает меня в щеку и выхватывает вторую булку.

– Решил, что тебя здесь комары съедят без меня, и приехал. Одно то, что я сделал секунду назад, стоило полуторачасовой поездки.

– Молодец, – выговариваю, довольно пожевывая свою выпечку.

– Ого, вкусно то как! – произносит он, откусывая от второй булки.

– А то! Ты украл булку у Ярилы. Теперь все, тебе кранты.

– У него там и так гора, он не заметит. Ты видела? Сумасшествие какое-то, столько еды выкидывать.

– Не, ее потом уплетают все вместе, так что ты просто кредитом взял своей кусок.

У меня внутри все поет от того, что Ян приехал. Примерно то же самое испытывают дети, когда их неожиданно рано забирают из детского сада.

День пролетает, мы даже не успеваем моргнуть. Я узнаю кучу всякой информации про праздник, и мне не хочется, чтобы это волшебство заканчивалось. Кругом суета: готовят костер, топят бани, девушки плетут венки, из всех домов разносятся крики и смех. Дети обливают водой кого ни попадя, и мы впервые за многие месяцы, а может быть и годы чувствуем себя расслабленными и говорим о чем-то другом, кроме бесплодия.

А ближе к вечеру начинается полное безумие. Даже парень с камерой не знает, что снимать. Хоровод или как на него молодые парни совершают «набеги» или же как в воду пускают венки. Везде сочетание огня и воды. Нас засасывает круговорот безумия и веселья. Почему я не помню, чтобы раньше все это происходило? Неужели все ради фильма?

Костер полыхает, придавая лиричности вечеру, и вокруг него потихоньку начинают собираться пары. Девушки распустили волосы – что с моей точки зрения весьма опрометчиво, потому что я знаю, им предстоит прыгать через костер.

Старейшина встает и спрашивает: «Все ли отпустили обиды?»

И я невольно кошу взгляд на Яна. И внутри задаюсь тем же вопросом. Толпа замирает. Даже тот толстый парень перестает есть. То, что мы наблюдаем – настоящий пир. Все получили в руки по куску священной