Четвертая дверь - Поль Альтер

Я снова почувствовал, что перегибаю палку, поэтому резко осекся и как можно осторожнее продолжил:

– Генри, старина, ну почему же ты ее не поцеловал, раз неровно к ней дышишь? И не надо так на меня таращиться. Почему?

Мой друг, явно пораженный, оставался неподвижен. С трудом сглотнув несколько раз, он пролепетал:

– Это я и пытаюсь втолковать тебе, Джеймс. Слушай. С тобой все в порядке? Если ты не умеешь пить, лучше…

– Я? Не умею пить? Издеваешься?

Я схватил бутылку, вновь наполнил стакан под тревожным взглядом Генри и подал ему сигнал последовать моему примеру.

– Я уже хотел поцеловать ее, когда внезапно… – Слова давались ему с трудом. – Внезапно… Я засомневался.

– Вот как?

– Да, черт возьми. За-сом-не-вал-ся.

– Ладно, я не глухой, понимаю. Но какая муха тебя укусила?

Генри потер лоб и потупился.

– Я боялся, что Элизабет не испытывает таких же чувств ко мне, и нашел изящный способ все выяснить.

Изящный способ все выяснить? Я слушал, не веря своим ушам. Развязать веревку ногами – куда уж изящнее? Мне понадобилось собрать всю волю в кулак, чтобы не расхохотаться. Я стал мелкими глоточками прихлебывать виски, но это лишь вызвало приступ икоты. Пришлось отпить побольше.

– Генри, – вздохнул я, – могу ответственно заявить: чувство, которое испытывает к тебе Элизабет, называется как угодно, только не дружбой.

Я подождал, пока до Генри дойдет смысл моих слов. Тот не сразу обрел дар речи.

– Ты имеешь в виду, что…

– Да она влюблена в тебя, разве ты еще не понял?

– Влюблена? В меня? – пробормотал Генри, боясь осознать услышанное. – Джеймс, ты же говоришь это не просто ради… Ты точно знаешь?

– Все совершенно очевидно, хотя Элизабет и не приходила ко мне, дабы лично сказать… – Я лгал с легкостью, пугающей меня самого. – Она не выставляет чувства напоказ, но я не идиот. Все симптомы налицо.

– Джеймс, – оборвал меня Генри, – ты уверен, что твоя сестра любит именно меня? Почему не Джона, например? Она в последнее время так на него смотрит…

Что-то дикое и жестокое промелькнуло во взгляде моего друга – это рвалось на свободу заточенное где-то в глубине души свирепое чудовище по имени Ревность. Я даже боялся представить, что случилось бы, если б Генри когда-нибудь застал Элизабет в объятиях Джона.

Я успокаивающе поднял руку.

– Поверь, старик, все в порядке. Она любит именно тебя. Уж я-то прекрасно знаю, что творится в ее милой головке. Ну а с Джоном, – я пожал плечами, – они хорошие друзья, не более того.

Опьяненный счастьем Генри тут же предложил тост за неудачу Джона. Затем мы выпили за Элизабет, самую красивую девушку во всем Соединенном Королевстве. Наши головы кружились от восторга, и это чувство крепло все сильнее, пока тянулась ночь. Полностью обретший уверенность в себе Генри хвастливо начал расписывать свое будущее. Он станет самым лучшим акробатом и жонглером. Вселенная падет к его ногам. «Генри Уайт, Великий Такой-то, совершивший То-то». Чем дальше, тем больше. Сплошные «я, я, я» и ничего кроме. Его разглагольствования стали порядком меня раздражать.

Вообще старина Генри был порядочным и благопристойным парнем, но его одержимость находиться в центре внимания иногда откровенно бесила. Он показывал мне разные цирковые штучки, но, хотя его талант не подлежал сомнению, стремление ко всемирной славе явно воспринималось как нечто нереальное. И, несмотря на нашу крепкую дружбу, я не горел желанием лицезреть свадьбу родной сестры и фанатичного трюкача.

Мои опасения немного развеялись с осознанием того факта, что Генри пьян в стельку. Он не остался в долгу и отметил, насколько «хорош» я сам. Несколько секунд мы сердито смотрели друг на друга, а потом оба, словно по команде, расхохотались. Я с трудом поднялся на ноги, дабы предложить тост за королевскую семью. Генри в точности повторил мои телодвижения и шлепнулся назад в кресло. И хоть мы оба уже лыка не вязали, мой закадычный друг нашел в себе силы заглотить последнюю порцию виски за возлюбленную. Я вздрогнул, представив, как она открывает дверь и застает нас в таком состоянии. Интересное впечатление сложилось бы у нее об утонченном брате!

– Что ты делаешь? – пробормотал я. Генри подбрасывал в воздух небольшой резиновый предмет.

– Играю с мячиком.

После еще одного взрыва смеха он объяснил:

– Это для одного из моих особых трюков. Покажу на днях.

– Нет, давай прямо сейчас, – потребовал я.

– Тут нужно правильно сосредоточиться и…

Генри притих и тут же заснул. Я чертыхнулся и решил последовать его примеру. Бессознательное состояние поначалу казалось сущим блаженством.

Женщина толкает коляску, в которой плачет ребенок. Он немощно стонет, но что ему нужно, не понять. Детский плач становится громче, однако мать невозмутимо продолжает везти свою ношу. Стоны превращаются в крик. Младенец надрывается, охваченный неведомым горем. Он просит помощи, но никто не может его услышать. У ребенка странное лицо – таких лиц не бывает у новорожденных. Оно взрослое, его черты мне знакомы… хорошо знакомы… Это Генри!

Я проснулся в холодном поту. Комната находилась в кромешной тьме. Голова у меня жутко болела, а перед глазами все ходило ходуном, словно где-то внутри черепа бесконтрольно кружилась карусель, и это невыносимое мельтешение никак не получалось усмирить.

Адскую свистопляску успокоил внезапный стон, раздавшийся совсем рядом. Я прислушался. Ничего. Может, то ужасное видение еще не прекратилось? Мне с трудом удалось сощуриться. Кажется, в темноте виднелся чей-то силуэт, но где я вообще находился? Однозначно не у себя в постели. Я лихорадочно соображал, кончился ли сон.

Наконец мой разум ухватил нить ночных событий. Черт возьми, ну и похмелье! Я попытался вспомнить пригрезившийся кошмар, но очередной стон заставил меня содрогнуться. В комнате явно кто-то всхлипывал. Поскольку в доме находились только мы с Генри, значит… Он рыдал, совсем как в моем сне. Стоны превратились в бессвязные завывания. Бедный старина Генри, ему, наверное, тоже привиделась похожая жуть. Он в истерике начал бормотать: «Нет, только не это! Мама, не покидай нас, я тебя умоляю!» Неожиданно он встрепенулся и крикнул:

– Что случилось, Джеймс?

– Я здесь, Генри, успокойся. Ты просто еще не оправился от дурного сна. Все кончилось. Не двигайся, сейчас мы впустим сюда немного света.

Я с трудом дотянулся до лампы, едва не свалив ее на пол, и подошел к другу. Генри выглядел жутко: лицо его было белым, словно мел, глаза покраснели. Я положил руку ему на плечо и попытался утешить:

– Мне и самому приснился кошмар, – заставил я себя улыбнуться. – Мы явно сами напросились, как считаешь?

Казалось, он меня не слышит.