Линейный крейсер "Михаил Фрунзе" - Владимир Коваленко

Вот, встал. В одной руке – сложенный пополам бланк, другой держится за стол. Переждал, пока легкость не сменилась тяжестью, размашистым шагом вышел из поста. Ох, и достанется ему в коридоре! Там нет поручней, как на трапах – и это, между прочим, явное упущение. Нужны.

[1] По-современному говоря, радаров.

В самые тяжелые для корабля минуты место политрука рядом с командиром. Он – столп и опора, третье плечо – если иначе, гнать такого с флота поганой метлой! Многих и погнали – в былинные уже годы, примерно совпавшие с гражданской войной в Испании. Политические отделы до той поры были скорей частью партии, чем флота – теперь наоборот. Как может достучаться до моряцкой души человек, чуждый водной стихии, будь он три раза твердокаменный большевик?

Иван Павлович Патрилос морю не чужд. Он грек, если этим не сказано все, то половина точно. Соль Черного моря у него в крови, но в душу запали океаны – Великий, Тихий, и величайшая дорога мира – Атлантика. Довелось ему в юности, которая у иных людей почитается отрочеством, хаживать на рыбацких суденышках, что привозят не столько рыбу, сколько контрабандный турецкий товар – не верьте, что всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской! В его мальчишеской памяти «угар НЭПа» – проносящаяся «по рыбам, по звездам» легонькая шхуна, безлунные ночи, течения и ветра, которые нужно не просто знать, а чуять кожей, словно ветер, ступнями, как палубу под ногами. Янниса взяли в море рано: смотрели не на года, а на силу и соображение, парень оказался не обделен ни тем, ни другим. В четырнадцать лет он перерос многих взрослых, имел в артели полный матросский пай – и работал за двоих. К тому времени он знал северный берег моря от дунайского устья до Керчи, южный – от Стамбула до Трабзона, каждую бухточку, в которой можно спрятаться от непогоды, каждую косу, которой можно прикрыться от пограничной стражи.

Его учили использовать безлунную ночь, прилив и отлив, неизбежное утреннее и вечернее дыхание моря – чтобы промелькнуть кораблем-невидимкой мимо страшных ночных теней, в которых мерещатся пограничные сторожевики. Старики судачили: если юный Патрилос отучится бледнеть, увидев лезвие разделочного ножа, нацеленное в глаза, -выйдет неплохой капитан. Ни работы, ни бури парень не боится, но в портовой драке от него нет толку, потому, если не поменяется – ему не верховодить , и больше одной доли не выгрызть. Так бы и вышло, но времена поменялись, и Янниса ждала иная судьба. Шкипер контрабандистской шхуны совершил ошибку, и в суденышко уперся столб света. Прожектор пограничников режет по глазам злей солнца – на светило смотреть больно, а он сразу слепит. Везунчики, кто успел закрыть глаза руками или отвернулся, потеряли зрение лишь на несколько минут. Громовой голос потребовал лечь в дрейф и приготовиться к досмотру. Пограничный катер, тень в ночи, переиграл давнего противника один раз – навсегда.

Это было пятнадцать лет назад. Молодая республика, что наводила у своих берегов порядок, конфисковала у небольшой греческой артели множество турецкой мануфактуры, юркую шхуну – и Янниса Патрилоса заодно.

Мальчишку отпустили как несовершеннолетнего, но почтение к государственной власти, располагающей военным флотом, поселилось в нем навсегда. В Советской России власть принадлежит партии – и недавний контрабандист вступил на незакрытую еще дорожку: сочувствующий парень из «социально близкого элемента», политически грамотный моряк, комсомолец, коммунист, парторг… Ходить в море это не мешало. Первым его кораблем после контрабандистской шхуны стал крохотный пассажирский пароходик, некогда затопленный белыми при эвакуации Одессы. Ветхий кораблик, по их мнению, до Крыма доползти никак не мог, но красные суденышко подняли, залатали, подкрасили -и ничего, служило верой и правдой. Через море напрямик не совалось, возило пассажиров на линии Николаев – Евпатория. На всех парах, изрыгая из единственной трубы столб украшенного искрами буроватого дыма, этот великолепный лайнер едва вязал пять узелков, но он принадлежал советскому государству, и от этого вызывал у Янниса достаточное почтение. На нем Патрилос получил паспорт – тот, что положено доставать из широких штанин. Записали Янниса Иваном: перевели на русский язык. Можно было поднять бучу – в двадцатые годы ошибку бы исправили, а сотрудникам паспортного стола не поздоровилось бы. Им повезло. Перековавшийся контрабандист, а тогда – кандидат в комсомольцы перечитал ранние статьи товарища Сталина по национальному вопросу и тихо согласился с серпасто-молоткастым документом. Так и повелось: на берегу, в семье, он Яннис. На службе – Иван Павлович, никак иначе.

Даже в комсомольской молодости. Впрочем, возражений не было: размер имеет значение. Как и ловкость… Матрос, что в одиночку вращает штурвал прямого привода руля, с которым обычно управляется разом шесть человек или паровая машина в пятьдесят лошадиных сил, и делает это с умом, понимая разницу между «так держать» и «одерживай» – заслуживает некоторого уважения, не так ли?

Шли годы, менялись места службы и порты приписки. Ходил в Варну и Трабзон, служил парторгом на танкерах, развозивших бакинскую нефть по покупателям в Средиземном море. В чужом порту за морячками глаз да глаз! Нужно чутье на тех, кто может учудить, и способность найти слова, которые заберутся в самую темную душонку, чтобы поняла -на родном берегу так ли, сяк, а ронять честь советского флага за границей нельзя. Суда, на которых ходил Патрилос, не доставляли проблем консулам, не портили в пароходстве статистику. Всяк знал: поставь Ивана Павловича на самый хулиганский экипаж – и про любые неприятности можно забыть. Никаких хлопот, разве нужно получку платить.

К середине тридцатых парторг Патрилос служил на лучших и крупнейших советских судах, повидал не то что Роттердам, Марсель и Лондон, бывал в Нью-Йорке и Фриско. Хаживал, на зависть воспетым в литературе фармазончикам, по Рио в белых штанах. Его судно пришло за грузом драгоценного для советской промышленности каучука, и Яннис на глазах всего экипажа унизил Остапа Бендера, доказав, что прямая дорожка быстрей и удобней приводит к цели, чем кривая.

Тогда, в тридцать пятом, он был счастлив и от жизни большего не ждал, поскольку в большем никак не нуждался. Что ему надо? В любимом деле состоялся, люди, и немаленькие -уважают. В море незаменим, на берегу ждет семья. Личная жизнь сложилась между плаваниями такая же, как карьера: размеренная, ровная, надежная. Жена, дочь старшая, двое сыновей, и еще дочь, младшенькая. Берег начал перетягивать, Ивана Павловича подговаривали бросить дальние походы и принять должность парторга одесского морского пароходства. Патрилос почти смирился с береговой должностью, но мир изменился снова, и для него разверзся ад.

Началась гражданская война в Испании, и Советский Союз не остался в стороне. Как повелось, в огонь шагнули лучшие, а Иван Павлович и есть один из лучших. О том, что было потом, он не говорит, хотя многие нынешние сослуживцы ожидали подробных рассказов. Но всяк, кто спросит, в ответ слышит одно: