Поезд пишет пароходу - Анна Лихтикман

— Предположим, что в одной руке у героя плащ, а в другой — трость, — продолжал Кит. — Предположим, он встречает знакомого и приподнимает шляпу. Окей, но как он это делает, если обе руки заняты? — Отец делал паузу, и маленькая Мага, сидевшая в углу, ждала, пока смех докатится откуда-то с задних рядов, как невысокая, ровная волна.

— Итак, помним о заряженном ружье, но и о палке не забываем. Мелочи, детали — не расслабляемся, держим их в голове, иначе…

— Так значит, фильм — это преступление? — это спросил студент с красивой бородкой.

— Разумеется, фильм — преступление! Ты забрал у зрителя полтора часа его жизни. Если ты облажаешься, тебе этого не простят.

Ее отец женился на матери лишь к сорока годам, и, когда он приходил за Магой в садик, а позже в школу, его принимали за молодого дедушку.

Когда она чуть подросла, они с отцом стали ходить в старый кинотеатр «Кипарис», которого давно уже не существует. Тогда, в 94-м, кинотеатр находился в старом здании с округлым, похожим на бульдожью морду, фасадом. Маге даже казалось, что иногда эта морда выглядела веселей, но чаще она была грустной. Наверное, потому, что тогда решалась судьба кинотеатра. Отец считал, что засилье видео либо окончательно его угробит, либо, наоборот, сделает культовым местом. Но прошло несколько лет, и место стало вовсе не культовым, а совсем нехорошим. Там устроили не то игорный дом, не то бордель. В конце концов здание перестроили до неузнаваемости: вычистили труху, как гниль из больного зуба, и теперь там торговый центр. Но до этой перестройки, в годы, когда дом-бульдог еще не пустился на старости лет во все тяжкие, а просто стоял без дела, Мага изредка проходила мимо. Ее удивляло, что одна деталь от бывшего кинотеатра все же сохранилась: бархатная штора на боковой двери. Похоже, это была именно та штора, которая слегка задевала ее щеку, когда они с отцом выходили из зала после сеанса.

…

— Он совсем не заботится о тебе! Он водит тебя на взрослые фильмы, которые интересны ему самому! — говорила мама. Это было правдой. Родители теперь были в разводе, и они с отцом, встречаясь лишь по выходным, иногда шли в «Кипарис». Цунами видео уже затопило весь мир, шелестя пленками дешевых кассет, но здесь это никак не ощущалось. В «Кипарисе» показывали качественное широкоформатное кино.

Первые кадры… Они врываются в твою жизнь, как грабители. Они говорят громко и требовательно. Они раздражают. Ты сопротивляешься этой яркости, громкости, резкости, но почему-то не уходишь. А потом все исчезает. Остается лишь чужая история, которая теперь тебе интересна, и ты добровольно отдаешь все, что у тебя в карманах.

Когда фильм заканчивался, зрители выходили через боковую дверь. Это было несправедливо. Их тихонько выпускали сразу же на улицу — из бархатной коробочки кинозала прямо на тротуар, словно бедных родственников или попрошаек. Как ослеплял солнечный свет! Как резали уши автомобильные гудки! Они шли понурой колонной, почти не переговариваясь, и с каждым шагом фильм расплескивался — с этим ничего нельзя было поделать. Дойдя до угла здания, они вдруг замечали другую колонну. На входе в кинотеатр стояли веселые нарядные люди. Они собирались войти в фойе «Кипариса». Через несколько минут начнется новый сеанс, и все повторится. Веселая очередь с любопытством посматривала на выходящих, пытаясь по их лицам понять, хорош ли фильм, и те приосанивались. Они делали непроницаемые лица. Они не хотели разбалтывать ничего. Они уже были сообщниками.

Когда она пошла изучать веб-дизайн, а вовсе не кино, как многие ожидали, отец ее похвалил, но что-то в его похвале ее уязвило. Непонятно было, рад ли он тому, что она идет по собственному пути, или тому, что теперь не должен за нее отвечать.

…

Денег, отложенных на ее учебу, хватало на университет и на оплату съемной квартирки, но на жизнь уже не оставалось ни шекеля. В первые годы она успела сменить пару работ: зимой устраивалась куда-нибудь официанткой, а на летних каникулах вела кружки в детском лагере в их же кампусе. Но вот на третьем курсе с зимней работой как-то разладилось. Она никак не могла войти в ритм. Подработки постоянно срывались.

В один из дней она шла по Яффо, поглядывая на двери кафе, где часто вывешивались объявления о поиске официанток, и неожиданно встретила Зива, старого друга отца. Зив был не похож на остальных отцовских друзей. Он не имел никакого отношения к богеме; в последние годы он заведовал одним из отделений полиции. Мага увидела, как сильно он изменился. Зив уже почти не отличался от стариков, сидящих в эти часы за столиками уличных ресторанчиков. Куртка и джинсы словно умышленно отстают от текущей моды на несколько тактов, в руке — сложенная газета.

Зив сообщил, что уже полгода как вышел на пенсию, жена со скуки выучилась на консультанта по фен-шую, но клиентов пока нет, и она взялась перестраивать их собственную квартиру.

— Сейчас там вскрыли пол. В моей комнате — Буря в пустыне[1], вот я и сбегаю. А ты чем занимаешься?

Мага рассказала, что ищет работу.

— Официанткой? Тебе это подходит?

Мага пожала плечами:

— Я и квартиры иногда убираю. Что я могу поделать… Нужны деньги.

— Но неужели…

Мага догадалась, что он хотел спросить: «Неужели отец не мог подыскать тебе работу получше?» Мага не разговаривала с отцом уже несколько лет, но не объяснять же все это Зиву. Впрочем, он и сам, кажется, откуда-то знал.

— А давай-ка я спрошу в одном учреждении? — сказал Зив. — Может, тебе и найдется работа преподавателя.

Мага с радостью согласилась, и они распрощались. Она стояла одна на широкой улице, плавно уходящей вверх, и смотрела, как квадратная фигура Зива удаляется. Вокруг были деревья и дома; на них словно навели резкость. Странный эффект, наблюдаемый в зимнем Иерусалиме, который так отчетливо виден, так бел и пуст, для того, кто оказался на этих улицах в одиночестве.

Даниэль Лотерея

Полицейские продвигались вперед черной гроздью, словно сцепленные чем-то невидимым, и мне ничего не оставалось, кроме как сделать беззаботный вид и идти прямо на них. В городе было напряженно, ожидались теракты, и наряды полиции дежурили на каждом углу, а я этого не учел. Выглядел я, конечно же, подозрительно. Я два дня не мылся, на лице — щетина, а на руке — синяк от капельницы, обведенный черной рамкой грязи, налипшей на остатках больничной клейкой ленты. Стоило полицейским попросить меня снять куртку… Да что там — им достаточно всего лишь увидеть мои зрачки, чтобы понять, что я их клиент. Пусть я и не террорист, но если они проверят данные и выяснят, при каких обстоятельствах я попал в больницу, то передадут меня соседнему отделу. Я шел, глядя себе под ноги, чтобы выражение пешей скуки на моем лице было более убедительным.