Апокалипсис от Владимира - Владимир Рудольфович Соловьев

Не могу, не хочу отказываться от иллюзий. Пусть все откроется вовремя. Сейчас я просто не смогу контролировать свои эмоции и издалека наворочу такого, что никакое апостольское звание не выдержит. Стоит мне только допустить мысль о том, что мое солнышко в чужих объятиях, как во мне тотчас зарождается смерч, такой черный, что даже меня это пугает. Чувствую, что достанется всем: сотру в порошок, уничтожу, растопчу! За то, что оказалась недостойна меня — богоизбранного и призванного.

Все, надо успокоиться, ведь еще ничего не известно! Сам себя накручиваю, придумываю всякую чертовщину, прямо бес какой-то, а не апостол. А что, даже если и бес? Так-то, пожалуй, еще веселее. Вот уж будет где порезвиться! С моей-то фантазией я так нашкодить смогу, что никакая армия ангелов со швабрами наперевес и за тысячу лет порядок не наведет.

Хватит чудить!

Я не на шутку рассердился на себя. Какой позор! Что за мысли?! Вместо того чтобы заниматься делом, тешу себя игрой со злом, как подросток спичками. Ну вот, все ведь не случайно, наверняка кто-то подсовывает мне такие мысли, чтобы я потерял концентрацию. Я невольно покосился на погруженного в чтение Гейтса. Однако Билл был сама невинность и мои мысли наверняка слушал вполуха. Я взял в руки очередную газету. Среди кучи одинаковых статей я чуть было не пропустил, пожалуй, самую важную — небольшую заметку о состоянии здоровья Еноха. Оказывается, старик самовольно сбежал из больницы в Лондоне, и английская полиция теперь никак не может напасть на его след.

Что-то подсказывает мне, что с этим ветхозаветным старцем нам еще предстоит повозиться.

Покончив с российской прессой, Билл с интересом стал просматривать американские газеты, из озвученных цитат которых мне стало ясно, что у него на родине уже образовался целый ряд крупных поселений, объявивших, что отныне они живут в полном соответствии с Писанием и признают власть только одного правителя — Даниила. То есть никакие светские власти им отныне не указ. К инициативе американцев постепенно присоединялись жители других стран: так, в Мексике, на Филиппинах и в Ирландии уже можно было говорить о назревающем конституционном кризисе. Конечно, прошло не так много времени с момента явления Даниила миру, но уже явно прослеживались предпосылки для появления теократических христианских правительств в еще не так давно светских демократических государствах.

Стиль письма не оставлял сомнения в том, что Билл цитировал «Вашингтон Пост».

— А заголовок? Наверняка что-нибудь патетическое, например, «Конец демократии»? — Я не удержался от язвительного замечания, хотя поймал себя на мысли, что название не так уж далеко от истины. Билл отложил газеты и очень внимательно посмотрел на меня. В воздухе повисло звенящее напряжение — не к добру такие взгляды.

Не могу сказать, что наши с Биллом отношения складывались безоблачно, ведь времени узнать друг друга поближе не было. Служение крайне быстро втянуло нас в контакт, превратив в подобие частей неидеально работающей машины — зубчики совпадали, но не более того. Мы не превратились в единое целое, отчего порой в механизме вспыхивали искры.

Сам факт того, что я оказался призван Даниилом чуть раньше, автоматически повышал меня в божественной табели о рангах, и это крайне беспокоило Билла. Ведь что ни говори, а Гейтс сыграл во всей этой истории роль куда существенней моей: и с Папой Римским мы благодаря ему встретились, и Тед Тернер его знакомец, да и сам Билл в списке самых богатых людей мира под номером один давно обосновался, а я так, второй миллиард замыкаю. Кроме того, упоминания Билла и его матушки относятся к одним из наиболее часто произносимых на планете. Если угодно, то в размерах отдельно взятого киберпространства Гейтс и есть Создатель. Ну, а тот факт, что мы можем легко читать мысли друг друга, отнюдь не облегчает задачу взаимного понимания. Уж больно разнятся системы базовых ценностей и традиции воспитания.

Хотя, что с того? Да он даже «Двенадцать стульев» не читал! Темнота. Я уже не говорю про «Мастера и Маргариту». К тому же только закоренелый американец может надевать белые брюки, синий блейзер, розовую рубашку-поло и черные ботинки. А после этого еще и иметь наглость спрашивать у окружающих об их настроении, не понимая, что сам вид такого орла-дальтоника уже портит картину мира на ближайшие пару часов.

Моя последняя мысль совсем не понравилась Биллу. Он прервал разглядывание меня тяжелым вздохом, встал со стула и подошел поближе. Достав из кармана брюк очки, он старательно протер их, нацепил на нос, поморщился и, вернув очки в карман, устало помассировал пальцами брови. Проделав все эти манипуляции с давно не нужной ему оптикой, Билл продолжительно посмотрел на меня. Со значением. Так смотрят на любимого, но глубоко больного родственника, навсегда отставшего в своем умственном развитии от нормального хомо сапиенс.

— Дорогой брат, — сказал Билл, — порой мне кажется, что цель нашего знакомства, кроме очевидной апостольской, еще и в воспитании во мне смирения, так как степень твоего ехидства никак не соответствует всей серьезности нашего служения. Редкая же ты язва, Владимир! Понимаю отношение к тебе твоих телевизионных коллег. Неудивительно, что в моем лице они нашли заступника.

Билл снова достал очки, повертел в руках и вернул на место.

— Возвращаясь к твоей шутке о конце демократии, — продолжил он, — должен заметить, что для меня это вопрос очень серьезный. Я бы даже сказал — фундаментальный. Ведь самосознание нашего народа строится на незыблемости демократических принципов. Как это часто бывает с постулированными ценностями, мы предпочитаем не задавать себе вопрос о том, что это такое и возможна ли действительная демократия для каждого. Такого рода размышления от лукавого. Конечно, любое человеческое общество несовершенно, но даже мой личный пример доказывает действенность нашего образа жизни. Я ведь добился всего сам, так что наша система ценностей работает. Навязшая в зубах фраза Черчилля о том, что демократия плоха, но все же это лучшая из существующих государственных систем, на протяжении веков подтверждалась практикой. За последние десятилетия демократия являлась по своей сути мировой религией. Во имя демократических свобод начинались войны и перекраивались государственные границы. У демократии были и есть свои апостолы и боги, своя церковь и свой Вселенский собор. Даже свой язык — столь ненавистный тебе политически корректный. Если угодно, то демократия в системе ценностей стала выше любой религиозной догмы, во многом изменяя ее и даже вступая с ней в прямой конфликт. Выросшая из упрощенных христианских добродетелей, демократическая вера переросла в отрицание своего родителя, во многом повторив отношения между иудаизмом и христианством. И не случайно, что именно в последние годы стал заметен прямой конфликт между базовыми ценностями религиозными и светскими. Посмотри, как активно требуют от Ватикана признания права гомосексуалистов на церковное служение, разрешения на аборты, презервативы, равноправия женщин, причем требуют все жестче и наглее. Здание католической церкви, теперь уже благодаря нам, окрепло, но ведь еще недавно оно трещало по швам! И ты думаешь, что вот сейчас, в одночасье, все возьмут и одумаются? Признают, что не только они, но и их родители, и родители их родителей, и даже, страшно сказать, отцы-основатели, заблуждались?! Здесь, дружочек ты мой, все не так просто! Лицо Билла заметно покраснело, и он начал расхаживать по комнате взад-вперед.