Меня спасла слеза - Эрве Де Шаландар

Где выход? Я изучаю неподвижную черноту, в которой я передвигаюсь, словно заблудшая душа, словно нематериальное существо.

Я сравниваю себя с деревом: оно не двигается, оно инертно, оно не говорит и даже не кричит, когда его рубят. И все-таки оно живет. Если бы сейчас решили разрезать меня на куски, я бы тоже не смогла протестовать.

Но если говорить о деревьях, то я хотела бы быть стволом, который плывет по реке. Потому что мне очень жарко. Я чувствую себя обезвоженной, высохшей. Я мечтаю о воде. Я мечтаю о шепоте фонтана, о струйке, текущей из крана. В это мгновение вода для меня — самое большое богатство. Ванна — воплощение абсолютного счастья. Я думаю о чудотворном источнике на горе Сент-Одиль около Страсбурга, о паломничестве к святой Одилии, покровительнице Эльзаса. Там, наверху, так прохладно, так спокойно, и там так хорошо себя чувствуешь…

Мне кажется, что я дерево, покрытое толстой корой, так как слишком хорошо понимаю: я в заключении. В собственном теле я будто в гробу. Замурованная в себе самой. Я стучусь изнутри в мою кожу, но никто не слышит.

Я просто обязана подать им знак. Но я не могу ни крикнуть, ни пошевелиться. Я могу только слушать и думать. И я думаю. Я снова думаю о стволе дерева, который скользит по воде. Этот ствол преображается: впереди появляются глаза и как будто пара ноздрей. Он сужается сзади, чтобы получился хвост. Дерево превратилось в крокодила, который внезапно раскрывает пасть, и это движение сопровождается громким всплеском воды! Он хотя бы может себя защитить, если ему попытаются сделать больно. Ах, если бы я была крокодилом! Мне точно снится сон.

Вдруг я просыпаюсь.

Меня ослепляет свет.

Я вижу лишь огромное солнце. Но это же отличная новость. Солнце все еще существует! Чернота — не единственный мой горизонт. Этот свет не имеет цены. Это надежда, надежда на то, что тот туннель, в котором я оказалась, не бесконечен. Из него существует выход, раз есть свет. Есть жизнь, потому что светло.

Но занавес моих век резко опускается.

Я снова падаю в черноту.

Мужчина спросил:

— И что с этим зрачком?

Другой вздохнул, и я не услышала его ответ. Это потому, что я была занята одним: солнце, внезапно возникнувшее из ниоткуда, вдруг погасло. Оно село так же быстро, как и взошло. Моя звезда сияла всего лишь несколько секунд. Это наверняка был офтальмолог. Он поднял одно веко и направил в зрачок свет своей лампы, а потом опустил веко.

Возможно ли, чтобы он ничего не увидел? Что он не рассмотрел мою встревоженную душу? Мою душу, которая кричит, плачет и зовет на помощь?

Он не мог не заметить проблеска жизни в глубине моего глаза. Он не мог решить, что я всего лишь мертвое дерево, которое не заслуживает даже того, чтобы его бросили в реку.

— Анжель, ты даже в коме красавица!

Кома? Это слово произнесла Бернадетта, моя соседка и подруга на протяжении тридцати лет. Именно она помогла нам с Рэем открыть для себя радости и трудности походов высоко в горы.

Она вошла в больничную палату. Я почувствовала, как меня окутывает ее нежность. И она прошептала мне эту фразу.

Если бы я не находилась в такой экстремальной ситуации, то была бы, несомненно, тронута комплиментом. Но я едва его услышала. Зато услышала слово, которое с того момента занимает мой ум, заставляет его работать, истощает все его способности размышлять. Это короткое слово с налетом экзотики: кома.

Вот оно что! Для них я все еще в коме! Они считают, что проклятая кома, которая должна была продлиться один или два дня, все еще не закончилась. Для них она, возможно, вообще никогда не закончится. Значит, это не плохой сон. Я полностью проснулась, а они думают, что я пребываю без сознания. И сколько же времени я нахожусь в таком состоянии?

Я кричу им всеми силами моей души:

— Но я здесь! Я не в коме, потому что слышу вас! Поймите же, черт возьми, у меня ничего нет! Придите и посмотрите! Придите за мной… Чего вы ждете, чтобы прийти за мной?

Они сумасшедшие! Эта история абсурдна.

Как они не видят, что я в сознании? Что я их слышу? Как дать им знак? Совсем недавно я была женой, матерью, бабушкой. И вот теперь для них я всего лишь надгробный памятник в виде лежащей фигуры.

Кома — это другое! Во всяком случае, она не такая, какой я себе ее представляла. Не такое состояние скрывается за прилагательным «коматозный». Я совсем не чувствую себя коматозницей. Напротив, я стала слишком чувствительной.

Я по-прежнему в темноте, но все остальные чувства меня не оставили.

К примеру, я чувствую давление на тело, когда меня переворачивают. Иногда ощущаю, как что-то металлическое впивается в мои подошвы и оставляет там странные следы. На самом деле кровать вибрирует, чтобы не образовывались пролежни. И тогда мое тело скользит, а ступни упираются в прутья кровати.

Что касается слуха, то он не только функционирует, но стал даже тоньше: я слышу намного лучше, чем обычно. Я слышу не просто прекрасно, слух теперь анализирует малейший шум. Как у незрячих людей, только, в отличие от них, я не могу прикоснуться. Я жадно ловлю звуки. Меня все интересует и интригует: звуки кровати, звуки приборов. Потому что я поняла: постоянное присутствие постороннего дыхания рядом со мной — это не дыхание живого существа, как я думала раньше. Это аппарат искусственной вентиляции легких. Один из тех приборов, которые помогают пациентам, находящимся в коме.

Особенно жадно я ловлю звуки шагов, потому что именно люди могут меня спасти. Персонал, врачи, моя семья, мои друзья, мои коллеги. Я должна слышать все, чтобы понять, что происходит. Уши заменили мне глаза.

Я слышу Рэя, даже когда он не произносит ни слова. Я знаю, что он рядом. Я знаю, что он сдерживает слезы. Говорит он мало. Что он мог бы мне сказать? Возможно, ему сказали, что это бесполезно, потому что я ничего не слышу.

Мне нравится чувствовать присутствие людей вокруг меня. Я внутренне улыбаюсь, когда слышу голос медсестры, которая говорит тоном школьной учительницы: «Нужно надеть халат!» или «Одновременно не больше двух человек». Это значит, что ко мне пришли. Это очень важно. Это связь с жизнью, с той самой жизнью, с которой я не хочу расставаться, чего бы мне это ни стоило. Не имеет значения, кто приходит. Не имеет значения, говорят ли со мной посетители, молятся, рыдают или бормочут, словно во время мессы. Мне нужны их голоса, их дыхание. Я ими питаюсь, они мой кислород.

Я могу узнать каждого из моих друзей. И когда я слышу, как кто-то из них тихо плачет, я волнуюсь. Разумеется, за себя (неужели со мной все так плохо?), но и за плачущего тоже: ужасно причинять боль, не желая того. Именно это вызывает у меня приступ паники: печаль, которую я вызываю помимо моей воли. Я не осмеливаюсь представить, в каком отчаянии находятся мои близкие, когда выходят из этой палаты и возвращаются домой. Если бы только они знали, что я их слышу, что я поддерживаю их со всей силой моего бессилия. Как их успокоить? Как помешать им плакать, горевать, тревожиться? И не воспринимать мое присутствие как повод для траура.