Меня спасла слеза - Эрве Де Шаландар

Я больше не в счет. Для них я всего лишь мебель.

С одной стороны, ее слова меня успокаивают. С другой — приводят в ужас. И в ужас они приводят меня больше, чем успокаивают. Женщины вернулись для пытки гайморовыми пазухами. И одна говорит другой:

— Теперь будем ей делать всего одну процедуру в день. Честно говоря, стараться ни к чему: она скоро окочурится! Это главный сказал.

Я снова кричу тем ужасным криком, который слышу только я. Я хорошо себя чувствую, говорю вам, я в порядке! Это глупо! Как можно утверждать подобные вещи? Я не могу сейчас умереть! Только если… Ну да, только если они решат меня убить! Я чувствую себя хорошо, но здесь делают все, чтобы мне стало плохо! Единственная боль, которую я чувствую, — это боль от их манипуляций. Да, они вполне могут меня прикончить. Если они будут продолжать так меня мучить, тогда да, я, пожалуй, сдамся. Но, пожалуйста, лечите же меня, в конце концов, или оставьте в покое! Услышьте мои безмолвные призывы, разбейте стены моего тела, и вы увидите, что я здорова. Осмотрите меня, просканируйте меня самыми совершенными приборами — и вы увидите, что я в сознании. Единственные раны, которые я могла бы вам показать, находятся в одной только части моего существа: они в моей душе.

Женщины наконец ушли, но завтра вернутся.

Они правы: это не жизнь. Музыка, процедуры, посетители, личные разговоры медсестер, мои тревоги, мои сумасшедшие мысли, бегущие по большой восьмерке, которые я не могу теперь остановить.

Наступает день, когда неожиданно, из ниоткуда возник ужасный сюрприз. Словно чаша страданий никогда не бывает полной, я ощущаю страшную боль в одном соске.

Как будто его у меня вырывают.

Я снова издаю крик в пустоту.

Еще один отчаянный и бесполезный крик.

Это новая пытка? За что?

Я испытываю ее снова, несколько часов или дней спустя. Меня калечат живую. Течет ли у меня кровь?

На этот раз в моей палате минимум два человека.

Непосредственно перед этим нападением я слышу, как один мужчина говорит другому:

— Вы знаете, как проверить, жив человек или умер? Вы берете сосок, вот так, вы его сжимаете и резко дергаете.

Страшная боль.

После этого мужчина продолжает тоном профессора:

— Вы видели? Никакой реакции. Никакой! Ни единого движения кожи, лицо даже не дрогнуло. Ни-че-го. А я вам гарантирую, что эту боль нельзя не почувствовать. Правда, способ старый, но такие приемы стоит знать.

Я не слышу того, что отвечает коллега этого выдающегося специалиста. Но я сожалею о том, что этот знаток старинных рецептов не слышит моего собственного ответа.

Хотя теперь мне все ясно. Я еще глубже погрузилась в ужас. Все считают, что я без сознания. Меня считают мертвой.

Я вспоминаю те романы, в которых с каждой страницей положение героя становится все труднее. Мышеловка постепенно закрывается — до того момента, пока, как кажется, выхода уже не остается. Все, герой попался, надежды больше нет. Он умрет. Зло торжествует. Неотвратимое должно произойти, и все же… Читатель переживает, но в глубине души он отлично знает, что такой конец невозможен. Он отлично знает, что есть хитрость, что из ниоткуда появится неожиданный спаситель и вытащит героя из небытия. И в следующей главе, как и предполагалось, происходит невероятное.

Могу ли я рассчитывать на подобный хеппи-энд?

Я могу с теми же основаниями сомневаться в этом, несмотря на то что моя история при всей своей внешней неординарности — не роман. Она совершенно реальная, и во мне нет ничего от героини. Что же касается автора этого тревожного эпизода моей жизни, то если он существует там, наверху, я все еще жду, когда он заявит о себе.

Я представляю себя в гробу. Не в моем теле, как сейчас, и не в стволе дерева, как это часто бывает в последнее время, а в настоящем деревянном ящике. Между четырьмя досками, которые и есть наше последнее пристанище.

Я попросила, чтобы меня кремировали, Рэю это хорошо известно. Я говорю себе, что была права. По крайней мере, я не буду пытаться царапать крышку, когда окажусь в могиле… Ну что я такое болтаю! Я же не могу даже пошевелиться. И мне не придется переживать этот кошмар, потому что перед кремацией меня придется отключить от аппаратов. А если меня отключат, я определенно умру, так как теперь способна только думать. И мои мысли становятся все более и более путаными.

Вот еще одна мысль, которая, пожалуй, может успокоить. Перед тем как меня отключить, врачи должны предупредить мою семью. И я уверена, что ни мой муж Рэй, ни моя дочь Кати не смогут согласиться с этим. Никогда. Это немыслимо. Во всяком случае, не так быстро. Спустя несколько лет, когда в конце концов станет ясно, что я навсегда останусь только неподвижным телом, они могут поддаться на уговоры, почему нет? Но сейчас это невозможно. Не так рано, прошло всего несколько дней. Я хорошо их знаю, они моя плоть. Они никогда не позволят убедить себя покинуть меня.

И вот я уже немного успокоилась. Ненадолго. Новая мысль тревожит меня. Я предупредила Рэя о желании быть кремированной, и я также сказала ему, что хочу отдать свои органы для пересадки. Идея казалась прекрасной: взять у смерти, чтобы отдать жизни. Но если сейчас меня считают мертвой, почему бы им не воспользоваться тем, что мое тело еще теплое, и не забрать почку или сердце? Разумеется, без анестезии. Я вспоминаю: забор органов производят у пациентов после смерти мозга. А что врачи думают о моем мозге? Для них я без сознания, так как они убедились в том, что я больше не реагирую на боль, даже самую сильную. По их мнению, мой мозг больше не работает, потому что я мертва.

Я ловлю каждое движение персонала больницы. Когда я не уверена в том, что подошедшие ко мне люди — друзья или родственники, меня охватывает страх. Я опасаюсь почувствовать лезвие скальпеля на коже. Мое сердце бешено стучит.

Мне бы так хотелось спрятаться в себе самой, но я остаюсь отчаянно неподвижной, застывшей. Отданной на волю судьбы.

Рэй и Кати отошли от моей кровати. Я их больше не слышу, я их больше не чувствую. Но знаю, что они недалеко. Их голоса еще доносятся до меня, слабо, с перерывами. Они в углу палаты или в коридоре. Разговаривают с врачом. Они ждут, что их утешат, дадут капельку надежды. Но они получат совершенно противоположное.

То, о чем я сейчас расскажу, я не слышала из тюрьмы моего тела. К счастью! Эта боль стала бы последней. Она бы меня доконала. Движение ножниц, которое перерезало бы пуповину с жизнью.