Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Позднее сводки «упорядочились»: кратко о неудачах и много об успехах. Никогда в ту осень мало-мальски полной или хотя бы достоверной информации почти не было, за исключением сводки за 15 октября 1941 г., но об этом позже. Очень быстро мы научились читать между строк. Плюс рассказы беженцев. Все сводки (вначале «Главного командования», а затем «От советского информбюро») делились на две неравные части. Первая, короткая, об общей ситуации и вторая, в несколько раз длиннее, о подвигах отдельных частей и лиц. По существу, главное было в 1-й части сводки.

Общая часть обычно начиналась со слов: «В течение прошедшего дня наши войска вели… бои…» и далее перечислялись направления. В содержании прилагательного к словам вели… бои… и названиях направления содержалась основная информация. Например:

Фраза «…наши войска вели упорные бои на Смоленском направлении…» означала, что немцы атакуют, но пока их сдерживают, однако Смоленск уже захвачен.

Фраза «…наши войска вели тяжелые бои…» означала, что немцы наступают.

Фраза «…наши войска вели ожесточенные бои…» говорила, что немцы ведут крупное наступление и прорвали нашу оборону, возможно, разбили и окружили наши части. Теперь жди появления «нового», более восточного направления.

Фраза «…наши войска вели бои местного значения…» означала, что там временное затишье.

Вернемся к школе. На 3-й или 4-й день войны пришел военрук, вручил мне и еще кому-то все снаряжение своей комнаты (учебный карабин с разрезом, противогазы, учебные плакаты, еще что-то) и поручил сдать все это на склад. Он дал адрес, где-то в районе ул. Герцена (теперь вернули старое название: Большая Никитская). Пошли пешком от школы, через Арбат, Арбатскую площадь, переулками к ул. Герцена. Везде заклеенные бумажным крестом витрины магазинов, необычно мало транспорта, озабоченные лица прохожих. Вот и склад во дворе. Сдали вещи, получили расписку и пошли в центр посмотреть на маскировку, благо близко. Вся Манежная площадь, Красная площадь и прилегающие к Кремлю улицы расписаны под крыши домов. Неужели это маскировка для самолетов и они примут роспись за настоящие крыши и не опознают Красную, Театральную и Манежную площади, Кремль? Не верится. Тут же понаблюдали за подъемом аэростатов воздушного заграждения. Позднее на Театральной площади разместили для всеобщего обозрения изрядно помятый фюзеляж сбитого немецкого бомбардировщика.

На 3-й или 4-й день войны поступило распоряжение всем сдать радиоприемники для армии! За нарушение — наказание, кажется трибунал. На самом деле приказали сдавать, чтобы не слушали зарубежные передачи. В Германии было аналогичное распоряжение. Причем там только за прослушивание «вражеских» передач сажали в тюрьму. У нас было что-то похожее. Поскольку мы не имели приемника, подробности я не помню. Помню только, что снес чей-то приемник на почту, которая была напротив нашего дома, получил расписку и был удивлен множеству сданных приемников. Просто завал, сотни аппаратов лежали в огромной куче. А приемники тогда имели единицы!

Огромное впечатление на всех произвела песня Александрова «Священная война», исполненная на Белорусском вокзале при отправке частей на фронт. До сих пор она вызывает какой-то трепет, а тогда это был мощный набат, поднимающий людей, вселяющий надежду и уверенность в победе. Уж больно точные слова, музыка, ритм, прямо в сердце!

Общий подъем на борьбу с фашистами был колоссальный! Очереди добровольцев в военкоматах, быстрый переход всех предприятий на военную продукцию. Наплыв неработающих женщин, а позднее и подростков на предприятия. Как-то, идя в школу на дежурство, повстречал наших 10-классников, в основном активных комсомольцев. Все в новенькой военной форме, торопились забежать домой и потом обратно на курсы, кажется младших командиров. Сказали, что скоро идут на фронт, дадим прикурить фашистам, еще что-то бодрое и убежали. Больше их не видел, почти все вскоре погибли.

С первых дней войны возник вопрос: а где Сталин, почему молчит? Негоже так поступать вождю! Должен же выступить и разъяснить: почему отступаем и что делать дальше. У меня и у некоторых друзей даже появилось ощущение, что здесь что-то неладно, не растерялся ли он, может, допустил серьезный просчет? Впрочем, свалившиеся заботы отодвинули эти мысли на второй план. Следует отметить, что после 22 июня, через день или через несколько дней, по радио и в «Правде» сообщили, что выступил премьер Великобритании Черчилль и предложил нам всяческую поддержку, в том числе военную. Это выступление Черчилля, которого все время поносили, как «злейшего врага советской власти» (так, впрочем, оно и было), вселили надежду, что мы не одиноки, что нам помогут, что объективно мы наверняка станем союзниками (общий враг!), а это уже шаг к победе. Вот Черчилль выступил, а наш Сталин молчит! Наконец, 3 июля он произнес свою прочувствованную и, как всегда, ясную и деловую речь, отметив коварство, неспровоцированность и внезапность нападения. Потребовал организации «на временно оставляемой территории» поголовной эвакуации предприятий, оборудования, транспорта, скота… Призвал к политике «выжженной земли» при отступлении, организации партизанского движения… Стало понятно, сколько мы потеряли территории, но появилась уверенность, что скоро наступит перелом. Правда, точил меня и многих червячок: что-то вы, Правители, прошляпили, какая внезапность? Все говорило, что война не за горами, а коварство у фашистов в крови! Как они захватывали малые страны Данию, Норвегию и другие, нарушив все договоренности и обещания, не говоря уже о нарушении Мюнхенских соглашений по Чехословакии. Однако дальнейшие события заглушили эти мысли, не до них тогда было.

Через неделю или чуть больше, придя в школу, мы обнаружили, что она отдана под госпиталь и нам там делать нечего. На этом наше «управление» школой закончилось. Но нас поджидали из райкома ВЛКСМ и предложили пойти на призывной пункт в одну из школ на Дорогомиловке в качестве помощников, точнее рассыльных.

Утро. Собрались мы в райкоме комсомола и командой человек 10 (из наших Неля, Валька Митрофанов, Шибаев, еще кто-то; остальные из других школ). Пошли на призывной пункт в одной из школ, где-то в переулках у Дорогомиловской улицы. Перед школой уже толпа провожающих. Подходят призывники с котомками, чемоданчиками, рюкзаками, прощаются с провожающими и исчезают в дверях школы, многие навсегда, хотя это «навсегда» еще плохо осознается. Тревожные лица женщин, немного детишек. Все смотрят в окна. Оттуда машут и что-то кричат. Кому-то отвечают из толпы. Никто из провожающих не расходится, несмотря на увещевания комендантской команды. Все ждут, когда выйдет маршевая команда и еще раз можно увидеть и проводить родных или близких. Ведущий нашей команды предъявил бумажки, и часовой пропустил нас в школу, теперь здесь призывной пункт. Распределили по бывшим классам, где формировались маршевые команды в армию. Каждому дали № команды. Наша задача передавать записки и передачи призывникам от провожающих и обратно. Вышли на улицу и стали принимать записки и передачи в «свою» команду. Нам называют фамилии, приметы. Тщательно записываем и бегом в школу. В классах вынесена вся мебель, несколько лавок, на полу бумажки и обрывки газет. Из «моего» класса команда только что ушла, а новая еще не сформировалась. Только один мужчина, лет 30–35, задержался и спешно упаковывает вещмешок. Кому передать записку и передачу? Обратился к мужчине. Он машет рукой «это не мне» и выбегает догонять команду, которая уже построилась во дворе школы. Я за ним и кому-то в строю все отдал. Раздалась команда, открылись ворота, и строй двинулся на улицу. Провожающая толпа кинулась к строю. Окликают своих, последние напутствия, кто-то навзрыд плачет. Вернулся в школу. Там царит порядок. Динамики почти непрерывно извещают призывников, где можно срочно починить обувь, подлатать одежду, побриться, навести справки, зарегистрироваться. Передаются различные объявления. Играет музыка, в основном марши. Прибывают новые призывники, быстро формируются команды и вскоре уходят в части. Большинство призывников озабоченно-бодрые. Обстановка уверенности, что все идет правильно. Панических настроений нет. В перерыв мы собрались перекусить в одной из комнат. К вечеру уходим усталые, но довольные, что чем-то помогли в общем деле.