Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы - Владилен Орлов

Дома поговорили, что надо искать работу. Уже ввели карточки на продукты (заверения завмага в первый день войны не сбылись!): больше рабочим, поменьше служащим и еще меньше иждивенцам.

Утром я поехал устраиваться на авиационный завод на Большой Дорогомиловской улице (сейчас Кутузовский проспект, около метро «Кутузовская»). В отделе кадров очередь женщин перед окошком. Мужчин, в основном пожилых, единицы. Подошел к окошку, подал справку об окончании 8 классов, комсомольский билет, т. е. все мои наличные документы на тот час. Спросили паспорт. «Я еще не получал, мне нет еще 16, только в сентябре получу». Из окошка ответ: «Иди, парень, домой, пока без паспорта не принимаем». Уговоры не помогли, и я вернулся домой. Тогда мама, придя с работы, позвонила своему брату — моему дяде. Он обещал все устроить. Через пару дней дядя сообщил, что договорился через знакомого о приеме меня учеником слесаря на фабрику звукозаписи. Она недалеко от дома, на Малой Никитской улице, можно ходить пешком. «Получишь рабочую карточку! Вот тебе телефон…», и он назвал, кому и когда звонить.

На другой день утром я взял справку из домоуправления, комсомольский билет, аттестат за 7-й класс, справку об окончании 8-го класса, бутерброды на обед и пошел на фабрику.

20–25 минут ходу по так мне знакомым переулкам между Арбатом и Малой Никитской, и я уже у новенького, недавно построенного 7-этажного здания фабрики. Удобный маршрут! Да и фабрика не походила на скучное производственное здание. Подъезд и небольшой холл на входе с барьером вместо проходной скорее напоминали вход в кинотеатр, а вахтерша — билетершу.

Позвонил из проходной, и вскоре ко мне вышел кругленький, приветливый, веселый человек. Это был Годик. Он много что сделал для меня: помог заполнить анкету и заявление о приеме на работу в качестве подсобного рабочего, отнес документы в отдел кадров и все оформил. Объяснил мне, что фактически я буду учеником слесаря или токаря, а должность будет подсобного рабочего для большей зарплаты. Это 400 руб. против 150 или 200 руб. для ученика, да еще рабочая карточка вместо иждивенческой. Я был очень доволен, так как моя мать получала 600 рублей на троих и мы еле сводили концы с концами. Теперь наше материальное положение должно существенно улучшиться.

Возвращался я домой около 12 ночи. Шел по знакомым абсолютно темным и тихим переулкам, почти на ощупь. Ведь в Москве было полное затемнение и всякий огонь вызывал подозрение у патрулей. За свет в окнах ночью строго наказывали. Патрули мне не попались, я почти добежал до дому и, наскоро поев, свалился спать, ведь вставать рано.

Впоследствии я часто поднимался на верхние этажи фабрики и «обследовал помещения». Мне было все в новинку и интересно, не хотелось уходить вниз в нашу полуподвальную мастерскую. Вообще, Дом звукозаписи мало походил на фабрику. Все этажи с паркетными коридорами и массой дверей налево и направо с табличками и без, за которыми производственные помещения.

В жизни семьи наступила некоторая стабильность, даже относительное благополучие. Из-за моих заработков и рабочей карточки стало хватать на пропитание, исчезло ощущение постоянной стесненности в средствах, тем более что потребности сводились к пропитанию, а на будущее не загадывали, жили одним днем.

Шли военные будни. Вставал в 7 часов вместе с мамой, слушал новую сводку с фронтов, обычно неутешительную. Затем завтракал (каша манная или пшенная, чай с куском сахара и хлеба), готовил бутерброды на работу (по куску черного и белого хлеба с чем-то, приготовленным из продуктов, которые давали по карточкам: яйцом, селедкой, отварным мясом, повидлом, редко маслом). Заворачивал их в газету или грубую бумагу, бросал в «авоську» и выскакивал на Арбат. Дальше шел через Спасопесковский переулок пешочком по знакомым переулкам на Малую Никитскую в Дом звукозаписи. Погода в то лето стояла теплая, солнечная, дождей было мало, и эта утренняя прогулка была приятна. После работы возвращался тем же путем. Дома ужинал (опять каша, реже картофель в мундирах с селедкой или маслом, чай с куском сахара или ломтиком хлеба с повидлом), слушал радио, переваривал информацию и разные пересуды о войне на моей и маминой работе, соседей и рассуждения, что дальше будет. Звонил своей школьной подружке Неле, тете или ее дочери. Кроме своих новостей и забот все сводилось к войне, к непрерывному отступлению наших войск, к тревоге за родственников, попавших под оккупацию, к непредсказуемости дальнейших событий.

Плохие сводки с фронта, где почти всегда говорилось про упорное сопротивление, значит, наши отступают, или ожесточенные бои — значит, немцы прорвали оборону. Каждые 3–5 дней появлялись новые «направления», все ближе, ближе к Москве, к Киеву, к Ленинграду, плодились слухи о шпионах. Из Москвы выселили (интернировали) всех немцев. В соседней квартире забрали и увезли старушку — немку около 70 лет. Ну какая она шпионка! А в голове одна и та же мысль: когда же наступит хоть какой-нибудь успех на фронте?! И так каждый день.

Где-то в середине июля началась частичная эвакуация из Москвы, сначала малозаметная. Вывозили в основном детей и престарелых родителей к родственникам в глубокий тыл (Северный Кавказ, Закавказье, Заволжье, Урал, Сибирь, Средняя Азия). Мои дяди и тети отправили своих детей к родственникам в семью Доценко, которая жила в комфортных по тем временам условиях в центре Уфы в просторной 2- или 3-комнатной квартире хорошего дома. Так что принять эвакуированных на время было куда. Семья Доценко состояла из 4 человек: отец, мать и двое мальчишек. Отец, Петр Доценко, командир полка (позднее дивизии), был известным и уважаемым в Уфе красным командиром, награжденным в Гражданскую войну редким тогда высшим(!) орденом Красного Знамени. Кстати, это было одной из причин, по которой он получил отдельную квартиру. В июле его полк в составе одной из дивизий уже был на фронте.

22 июля исполнился месяц, как началась война, как перевернулась вся жизнь. В этот день вечером я прощался с моей школьной подружкой, которая, по настоянию родителей, эвакуировалась в Куйбышев (Самару). Где-то в 7–8 вечера я, по договоренности со старшим мастером, раньше обычного ушел с работы. Был чудесный, ясный и теплый июльский вечер. Я шел по своему обычному маршруту по милым арбатским переулкам и как-то по-особому чувствовал полноту жизни, хотя уже месяц шла война и вести с фронта было неутешительными. Молодость брала свое. Я работаю на фронт, нужды не испытываем, жизнь размеренная, все уже перестроено на военный лад, откуда-то появилось ощущение, что положение улучшится (вот уже договорились с англичанами и американцами о помощи, теперь мы не одни, а весь мир смотрит на нас: выстоим или нет), а о будущем не хотелось думать. Просто было хорошее настроение. Вот скверик у мрачновато темно-серого здания церкви в Спасопесковском переулке, выход на Арбат, ярко освещенный вечерним солнцем и потому кажущийся нарядным, редкие троллейбусы, мало прохожих. Вот и мой солидный многоэтажный дом № 51. У подъезда меня уже ждет Неля, вся встревоженная предстоящим отъездом. Прошлись по Арбату. Поговорили о положении на фронтах. Свернув в Калошин переулок, прошли мимо нашей 58-й школы, вспомнили класс, учителей, уроки, далекие теперь школьные события. Вот уже Староконюшенный переулок. Только дошли до Нелиного подъезда, как внезапно, истошно с характерным завыванием, заревели сирены воздушной тревоги и почти следом раздались хлопки зениток. Опять учебная? Что-то не похоже, при всех предыдущих учебных зенитки начинали стрелять позже и не так все сразу. Было около 10 вечера. Быстро попрощался с Нелей. Она вбежала в подъезд, а я что было духу помчался домой. Только бы успеть, чтобы не схватил патруль или дежурные и не запихнули в ближайшее бомбоубежище (при тревогах никого не пускали на улицу, так как помимо бомб сверху сыпались осколки зенитных снарядов и была велика вероятность получить осколком по голове). Пробежал Сивцев Вражек, при повороте с которого на Плотников переулок выскочивший дежурный с криком «стой» пытался схватить меня, но я увернулся. Грохот зениток усиливался, сыпались осколки. Вот угол Плотникова и Арбата, до дома несколько шагов, всего один дом, но не вышло! Бдительные дежурные, тетка и двое с повязками, схватили меня и с криком «Куда несешься, ненормальный!» втолкнули мимо дежурившего у входа милиционера в подвал этого дома, переоборудованный под бомбоубежище. Как я ни умолял пропустить меня: вот мой дом рядом, я должен там дежурить (соврал, конечно), дружинники меня не пустили. На предложение помочь ответили: «Еще успеешь, нам ты не нужен, своих хватает». Еще несколько мужчин просили пустить их к ближним домам, но тщетно. Пришлось спуститься в подвал. Он был плотно набит стариками, женщинами с детьми, школьниками, в основном младших классов, немногими мужчинами и женщинами более молодого возраста. Все сидели на простых лавках и ящиках с маленькими и большими узелками или чемоданчиками. Было здесь 3–4 ряда лавок в середине и остальные вдоль стен. Часть людей стояли, прислонившись к стенам. Все говорили мало, вполголоса, в основном прислушивались: что там, наверху. Большинство лиц было напряженно ожидающими. А там, наверху, вдруг стихло, только отдаленно звучали редкие залпы, приглушенные толщей подвала, вход в который закрыли.