Можете жаловаться - Юрий Андреевич Арбат

стенгазеты и трех членов месткома. Четвертому профсоюзному деятелю — ревизору Вершкову — он ничего не сказал.

— Ну его: опять начнет долбить: «Я за правду!» Как будто мы не за нее же!

Он доверительно сообщил об этом Пушистову, чем вызвал благодарственное пожатие родственной руки.

На заседании Замухрыгин без долгих слов зачитал заявление Пушистова:

«В № 2 (216) стенгазеты «Шило в мешке» помещена злопыхательски-клеветническая шарж-карикатура, порочащая меня как гражданина и общественника, три года являющегося членом рев-комиссии месткома. Не касаясь существа эпиграфа, где указан объем инструкции о задырявленностп мешкотары, я категорически протестую против того, чтобы меня уподобляли религиозному фанатику Пимену, который был монахом, чего не скрывал и наш великий классик А. С. Пушкин. Я требую опубликования опровержения в смысле упомянутого монаха Пимена».

Затем Замухрыгин спросил:

— Какие будут суждения, товарищи?

— Я считаю… — начала было Лиля, редактор «Шила в мешке», но Замухрыгин сразу же ее остановил:

— Ты, Кучерявенко, наш орган. И заявление подано на тебя. Так что пока, так сказать, ты помолчи. Тем более дело ясное: мы не можем порочить наших боевых товарищей.

Он обернулся к уборщице Улыбышевой.

— Может быть, начнем с тебя, Федоровна?

Он знал покладистый нрав старушки.

Анна Федоровна развела маленькими жилистыми ручками и сказала:

— Не из тучи гром. Почему товарищ Пушистое волнуется? По-моему, Пимен — приятный старичок. Рассудительный и все такое. Внучка при мне о нем читала. Понравилось.

— Позвольте! — вскочил Пушистое, на что экспедитор, то есть председатель, с готовностью ответил:

— Слово имеет Никодим Иванович.

— Я вынужден дать разъяснение! — с энергией начал Пушистое. — Вот выписка…

Он распахнул портфель и вынул школьную тетрадь, в которой круглым и ровным детским почерком было что-то написано. Это должно было внести исчерпывающую ясность в спор.

— Пожалуйста. Мало того, что сам монах, он и других монахов называет трудолюбивыми, а царей именует великими, агитирует, что они и славны и добры, предлагает их поминать. Кроме того, Пимен тесно связан с известным авантюристом Лжедмитрием, а этому типу во всех советских учебниках истории дана резко отрицательная характеристика. Разве можно что-нибудь подобное сказать обо мне?

Замухрыгии с подобающей председателю серьезностью сделал заключение:

— Да, безусловно, сравнение с Пименом корявое.

И тут же строго обратился к Анне Федоровне Улыбышевой:

— А ты, Федоровна, еще находишься в плену религиозных предрассудков. Это нам известно. Отсюда и твоя защита монаха Пимена.

Анна Федоровна смущенно прикрыла рот концом темного старушечьего платка и промолчала. А Замухрыгии опять обратился к собравшимся:

— Какие будут еще мнения, товарищи, в части ограждения ответственных сотрудников от клеветы и шельмования?

Заместитель начальника административно-хозяйственного отдела Бугаев хрипловато пробасил:

— Действительно, этот служитель культа ни к чему пристегнут. Допустим, захотела ты, Лиля, критикнуть, — подбери подходящую кандидатуру для сравнения. Мало, что ли, у нас классиков? Я, товарищи, предлагаю заменить этого монаха более современным типом, ну, что ли, Демоном.

Лиля прыснула, но председатель строго постучал карандашом по графину и обернулся персонально к ней:

— Если у тебя, Кучерявенко, есть отвод против Демона, ты выступи организованно, а не нарушай порядок ведения собрания. Что же касается этой кандидатуры, то Демона я и сам бы не пропустил. Во-первых, обидно. А во-вторых, кто он такой? Мифическая личность. Фантазия поэта. И как тебе взбрело в голову, товарищ Бугаев!

Бугаев пробормотал;

— Жена меня часто Демоном обзывает, вот я и решил, что для критики это в самый раз.

Несколько минут длилось молчание. Потом заговорил Пушистое:

— Мне, конечно, самому неудобно. По вот личность, часто упоминаемая в сравнениях у различных ораторов: Юлий Цезарь.

— Э-э, хитер, Никодим Иванович! — засмеялся Бугаев и погрозил Пушистову пальнем. — Популярную фигуру подсовываешь. Только ведь это тоже чуждый элемент: император.

Лиля Кучерявенко не выдержала и ворвалась в «порядок ведения собрания»:

— Хоть и император, а не бюрократ. Сделает много, а, сообщая об этом, уложится в три слова: «Пришел, увидел, победил». Вам бы так писать!

Замухрыгии дробно застучал карандашом о графин. Потом, вздохнув, сказал:

— К глубокому сожалению, предложение Никодима Ивановича отпадает. Есть еще кандидатуры?

Член месткома счетовод Свистунов, любивший выступать по любому поводу, поднял палец, свидетельствуя этим о своем желании высказаться.

— Ну! — с надеждой обратился к нему Замухрыгин. Он уже тяготился этим сложным заседанием. Отсутствие правдолюбивого Вершкова явно не спасало положения.

— Дон Померанце! — торжественно произнес Свистунов.

— Кто? Кто? Кто? — в один голос воскликнули Пушистов, Замухрыгин и Бугаев.

Свистунов вышел из-за стола, правую ногу выставил вперед, а правую руку возложил на боковой карман пиджака, слегка касаясь высовывающейся оттуда расчески. Затем он с чувством продекламировал:

А дон Померанцо все пишет и пишет,

И черт его знает, когда он напишет…

Председатель скосил глаза на Пушистова и, увидев, что тот не выражает недовольства, кивнул головой.

— Годится! Ай да Свистунов! Недаром, видно, ты в пьесе «Бедность не порок» козла играл! Артист! Приношу благодарность от лица месткома.

Но тут же тучка набежала на его председательское чело, и он осведомился:

— Подожди, а кто автор?

Свистунов замялся:

— Автор? По-моему, Пушкин. Впрочем…

— «По-моему», «впрочем», — передразнил председатель. — Ты должен точно знать: автор, фамилия, имя, отчество, собрание сочинений, том такой-то, страница такая-то. Чтобы комар носа не подточил. Может, вспомнишь? Или кто из товарищей подскажет?

Но все молчали, и только Лиля улыбалась.

Тогда Замухрыгин сокрушенно покачал головой.

— Ничего не выйдет. А вдруг автор не тово… Или как раз именно тово. Что же, мы будем протаскивать в стопную печать чуждую или разложенческую литературу? Эх, Свистунов, Свистунов, сколько мы тебя учили бдительности!

— Память подвела! — весь багровый от стыда, бормотал Свистунов.

Тут вновь взяла слово уборщица Анна Федоровна Улыбышева:

— Вы, товарищи, все о том, кого бы зачислить вместо этого монаха, а о деле-то и забыли. В картинке критикуют Никодима Ивановича за бюрократизм. Как же с этим-то быть? Ведь здесь зло.

У Замухрыгина от такой смелости рядового члена месткома глаза полезли на лоб:

— Ты что, Федоровна, решила пас, глупых, учить уму-разуму? А пе лучше ли тебе подумать об искоренении пережитков капитализма в собственном сознании?

Но тут возмутилась Улыбышева. Она вскочила и закричала:

— Нечего меня каждый раз этими пережитками корить! Не ко двору я тут пришлась, так и скажите! — Я и уйти могу!

Вместе с ней встала Лиля.

— Я вам, тетя Аня, компанию составлю. А вас, — она обернулась к сидящим за столом, — предупреждаю: нам на роток пе накинешь платок. Вот!

Решительно завязав платок, Лиля Кучерявенко направилась к выходу. Улыбышева шла за ней. Их пе удерживали.

Секретарь парткома,