Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян? - Дмитрий Яшенин

Миновав несколько дверей, дважды повернув и спустившись по лестнице, Шурик вместе с обоими провожатыми очутился в просторном помещении, освещенном, как ни странно, естественным образом через маленькие оконца под самым высоким потолком. Помимо окон в комнате наличествовал еще десяток свечей, стоявших на длинном столе, отгораживавшем дальнюю ее часть от входа.

В комнате находились трое мужчин.

Один — в дорогой боярской шубе, с золотыми печатными перстнями на белых холеных пальцах, хозяин по взгляду, по жестам, по… да по всему — восседал посередине стола, а за его спиной стояли еще двое. Шурик не успел рассмотреть их, ибо боярин с первой же секунды завладел его вниманием. И это было взаимно. Едва лишь переступив порог, юноша ощутил на себе цепкий взгляд хозяина. Ответив на земной поклон Данилы Петровича небрежным, скорее даже рассеянным, нежели высокомерным, кивком, он вновь переключил свое внимание на его молодого спутника, скользя взглядом вверх-вниз по фигуре Шурика и будто бы о чем-то спрашивая. Безмолвно спрашивая, потому как рот свой боярский он пока что держал на замке, а никто другой вперед него, разумеется, вякнуть не смел.

— Этот, что ли? — Боярин соизволил наконец-таки нарушить молчание, ставшее чрезмерно тяжелым.

Его перст, украшенный массивной золотой печаткой, плавно поднялся в направлении Шурика.

— Он самый! — Данила Петрович подтолкнул юношу к столу.

Боярин кивнул, неотрывно глядя на Шурика, а потом, не почтив того даже самым призрачным намеком на приветствие, спросил:

— Ну и где твоя… шпага?

Шурик растерялся, испуганно оглянулся на воеводу, потом сообразил, что заставлять ждать сановника негоже, и, присев, начал развязывать свой дорожный узел. Спешка и волнение сыграли с ним злую шутку, заставив провозиться с тесемками втрое дольше обычного, однако в конце концов они поддались, и Шурик извлек на свет божий тяжелую боевую шпагу в ножнах.

При виде ее один из людей, стоявших за спиной боярина, подался вперед, но тут же, повинуясь знаку хозяина, снова отодвинулся в тень. Сам же боярин протянул руку, властным жестом повелевая Шурику отдать оружие. Ни на секунду не усомнившись в его праве распоряжаться и приказывать, юноша сделал шаг вперед и с поклоном положил шпагу на стол. Потом отступил назад, во все глаза глядя, как сановник взял оружие, взвесил его на ладони и обнажил клинок. Покинув ножны, яркая, ухоженная, надраенная до серебряного сияния сталь блеснула в лучах солнца, заглядывающего сквозь маленькие оконца, примагнитив к себе взгляды всех без исключения людей. Стиснув рукоять привычной, крепкой рукой, боярин покачал клинок из стороны в сторону, потом резко взмахнул им, со свистом располосовав воздух, и, довольно хмыкнув, обернулся к человеку, стоявшему за его спиной и пытавшемуся уже рассмотреть оружие.

— Посмотри-ка, Игнатий Корнеич, чего это за артефакт басурманский такой, — сказал он, протягивая ему шпагу.

Купец. Точно купец, подумал Шурик, глядя как тот, кого назвали Игнатием Корнеичем, молча принял у хозяина шпагу и придирчиво начал осматривать ее со всех сторон. Осмотр занял добрых пять минут, после чего купец вернул ее боярину, утвердительно кивнув:

— Да, Афанасий Максимыч, сие достоверно есть шпага, или же эспада, распространенная на Европе как оружие благородного, боярского сословия.

Боярин тоже кивнул, словно копируя его движение, и, обернувшись к Шурику, спросил:

— Как попало к тебе это оружие, юноша?

Шурик еще раз оглянулся, ища поддержки у Данилы Петровича — единственного знакомого ему здесь человека, ставшего вдруг чуть ли не родным, и, уловив ободрительный взгляд того, начал.

Цепкий еловый корень, коварно замаскированный белым покрывалом, схватил его за ногу и со всего маху приложил лицом к снежному насту, жесткой, колючей корочке, оплавленной теплыми южными ветрами и отполированной студеными северными, как обычно с завидным постоянством сменявшими друг друга в декабре.

Шурик, сердце которого трепыхалось словно перепелка, попавшая в силок, сплюнул снег и осмотрелся. Широкая лесная просека, обрамленная могучими, вековыми елями, загибалась в сотне метров впереди, повторяя контур береговой линии озера, тянущейся в версте от нее. Несмотря на темноту, едва лишь только начавшую разъясняться первыми робкими сумерками, следы отряда Данилы Петровича, преследовавшего шляхтичей, просматривались совершенно отчетливо. Они тянулись вдоль просеки и терялись за поворотом.

Отдышавшись, Шурик поднялся на ноги, выковырял снег, набившийся за голенища валенок, и припустил дальше. Время не ждало.

…Примерно месяц назад его отец, первый вологодский кузнец Михаил Чучнев, подобно тысячам русских мужиков призванный в это суровое, смутное время в ополчение, отправился в поход к Кирилло-Белозерскому монастырю под предводительством Данилы Петровича. Молодой воевода, обретший это звание волей судьбы после безвременной кончины своего родителя во время вологодского разорения, давно уже получал тревожные письма от настоятеля святой обители. Игумен писал о многочисленных бандах шляхтичей, шляющихся подле монастыря, и о невозможности защитить обитель собственными силами. Поняв, что медлить долее невозможно, воевода собрал несколько сотен ополченцев и двинулся к Белому озеру.

И хотя жена, вполне ожидаемо, этому и не обрадовалась, кузнец взял-таки с собой старшего сына: воеводе было нужно несколько бойких и, главное, верных отроков для посылок и сообщения между частями отряда, случись тому разделиться.

За тот месяц, что отряд оперировал подле монастыря, гоняясь за мелкими бандами поляков и ускользая до поры от банд крупных, Шурику и пятерым другим парням довелось вдоволь набегаться по окрестным лесам, доставляя депеши от воеводы к настоятелю и обратно. И теперь, после нынешней ночи, кошмарной как Страшный суд, он снова покинул стены монастыря и мчался вослед отряду, гнавшемуся за остатками шляхетской нечисти. Впрочем, не случись ему свернуть в лес, отыскивая короткую, скорую дорожку к этой вот просеке, он, вероятнее всего, не спешил бы так сильно, падая, спотыкаясь и снова что было сил устремляясь вперед…

Лошадиное ржание и привычную его слуху перебранку ополченцев Шурик услыхал еще до поворота.

Обогнув его, он тут же увидел темную колышущуюся массу людей, лишь немногие из которых были верхами, а в большинстве своем стояли на опушке просеки, устало опершись на рукояти пик и бердышей.

Попавшись на глаза ополченцам, Шурик тут же был схвачен, признан за своего и отпущен на волю. Однако воля — последнее, что интересовало его в данный момент. Первым делом ему был нужен воевода Данила Петрович. Он заметался, не зная куда броситься, к кому обратиться, и тут…

— Шурка! — Сильная, с колыбели привычная рука сгребла его за шиворот и выдернула из толпы. — Ты чего тут делаешь, сучий сын?!

Оказавшись прямо перед лицом родителя, Шурик в первое мгновение не узнал его. Тулуп отца, опрятный и чистый несколько часов назад, равно как и вся остальная одежда, потемнел, истрепался, а в одном месте оказался даже распорот до меха крепким вражеским ударом. Шапка, помятая в рукопашной схватке, была сбита набекрень, а из-под нее выбивался длинный непокорный черно-белый чуб. Или бело-черный? Шурик с трепетом смотрел на седые батькины волосы, на его осунувшееся, почерневшее лицо с углубившимися вдруг оврагами морщин, на одежду, выпачканную его (его ли только?) кровью, и ощущал слабость, стекающую в колени.