Очарованная призраками - Лора Себастьян

 Я покачала головой.

– Просто плохо спала. Кошмары.

 Она вздохнула.

– Что ж, – и ее слова впечатались в меня с силой тысячи камней, – если бы ты не забывала принимать свое лекарство, то сны бы тебя не беспокоили.

 Я любила мать, потому что она сама любила меня больше всего в этом мире.

 И на какое-то мгновение я подумала: может, стоит возразить. Заверить, что я не забыла про лекарство. Не забыла бы, даже если бы захотела: оно каждый вечер текло по моему горлу, вязкое и неприятное, словно смола, и вкус его оставался со мной до самого утра. И я все равно принимала его, потому что должна была. Но правда сделала бы все только хуже, поэтому я не стала поднимать голову и открывать рот, а продолжила смотреть на крошки в тарелке. Мне так хотелось слизнуть их, но мама вряд ли отнеслась бы к этому с пониманием. Лучше уж я промучаюсь голодом до обеда.

– Не могу даже выразить, насколько это важно, – продолжила она. – Нельзя допустить, чтобы это произошло снова. Люди до сих пор судачат о том твоем представлении.

 Я плохо помнила тот день, но от слова «представление» все равно вздрогнула. Мне хотелось объяснить, что это не моя вина, но ругаться с матерью – как пинать булыжник. Она не сдвинется с места, а пострадаю я. Оно того не стоило.

– Я постараюсь не забывать об этом, мама, – пообещала я.

 Я любила свою мать, потому что, когда мы жили в Шалоте, мы плавали на лодке по реке и она учила меня плести венки. Но теперь она уже несколько лет не выходит из башни. Она говорила, будто от камелотского воздуха у нее кружится голова. И от разговоров с незнакомцами тоже, и от музыки… даже от птичьего пения. Из-за еды у нее болел живот. Солнечный свет резал глаза даже в облачные дни. И потому она вечно сидела в башне: слишком долго спала и думала о моем будущем, а больше ничем особо и не занималась. Она называла меня своими глазами и ушами, но я подозревала: где-то у нее были и запасные пары, которые следили за тем, чего я узнать не могла.

– Как там Моргауза? – Голос матери вытащил меня из омута мыслей.

 Заслышав это имя, я попыталась спрятать лицо за чашкой, но не успела. Мама неодобрительно цокнула языком и покачала головой.

 Я любила свою мать, потому что когда-то она одним прикосновением заставляла меня почувствовать себя в безопасности.

– Хватит, Элейн. Она ведь принцесса. Лучшей подруги тебе не найти. Может, узнаешь, когда ее братец наконец вернется к нам с Авалона?

 Сейчас это кажется глупым, но тогда я представляла Артура сказочным принцем – высоким, золотоволосым, с широкими плечами и суровым подбородком. Таким идеальным, что его утащили фейри, когда он едва научился ходить, – из-за мирного договора между его отцом, королем Утером, и авалонскими фейри, желавшими положить конец Войне фейри, что отравляла Альбион вот уже половину столетия.

 Согласно указу, Артур собирался вернуться в Камелот в день своего восемнадцатилетия, но ходили также слухи, что его и вовсе не существует, и на самом деле у Утера нет законного наследника. Моргауза была дочерью второй жены Утера и на трон претендовать не могла.

 Мать тяжко вздохнула.

– Может, Моргаузе известно больше. И ты тоже могла бы об этом узнать, если бы была к ней добрее.

 Я любила мать, потому что она не читала стихи, а пела их.

– Я и так к ней добра, – ответила я, хоть и не знала точно, насколько это правда.

 Я пыталась, тут я не соврала, но Моргауза всегда отвечала на доброту жестокостью. Может, я делала что-то не так?

– Что ж, – мама выдавила из себя нервную улыбку, – может, Артур вернется на ее день рождения.

 Но принц Артур не вернулся даже на похороны матери, так что ожидать его на дне рождения сводной сестры было бы глупо.

– Но выглядеть ты должна просто идеально, на всякий случай. – Мама задержала взгляд на моем лице, тонких светлых волосах, болезненного цвета коже, а затем – на коротких рукавах, которые впивались в кожу.

 «Зачем тебе новые платья? – спросила она, когда я заметила, что это мне мало́. – Можешь и перешить, если так неудобно».

 Я любила свою мать, потому что от нее пахло корицей.

 Я не стала спорить. Она всегда добивалась своего, поэтому вопрос был только в том, что потеряю я, если буду перечить.

– Может, тебе стоит говорить поменьше, – задумчиво протянула она, а потом откинулась на стул и обвела меня оценивающим взглядом – так, словно не видела несколько месяцев. – Это добавит тебе загадочности.

– Я и так говорю немного.

 Я не стала добавлять, что аура загадочности мне уже не светит: все знали меня как девочку, которая с криками бегала по коридорам в три утра босиком, проснувшись от кошмара, казавшегося слишком реальным. Но это мама со мной не обсуждала, хоть я и пыталась начать разговор.

– Существует множество видов молчания, дорогая, – произнесла она. – Есть молчание таинственное, а есть… ну, странное. Как уж там тебя называет Моргауза?

 Я любила свою мать, потому что она называла меня Маленькой Лилией.

– Безумная Элейн, – прошептала я и сжала кулаки под скатертью, сосредоточившись на том, как впиваются ногти в кожу.

Было больно, но не так больно, как от материнских слов.

 Она усмехнулась.

– Дорогая, не стоит так реагировать. Она ведь просто шутит.

 Полагаю, знать прозвище, которым тебя называли за спиной, и в самом деле забавно. Но ведь мне это говорили в лицо.

 Я любила свою мать, потому что она не верила в существование злых людей – даже таких, как Моргауза. Хоть я и пыталась доказать обратное. Мама игнорировала и синяки от ее щипков, и мои слезы из-за жестоких слов, и каждое ужасное прозвище, которым Моргауза меня награждала… Потому что «так и ведут себя девочки в нашем возрасте».

 Я любила свою мать, потому что больше у меня никого не было – и потому что я верила, будто только она во всем мире могла любить меня в ответ.

 Но моя мать не встретит меня в Камелоте, когда я туда вернусь. Хотя ее призрак… ее призрак навсегда останется со мной.

4

Было время, когда я завидовала одиночеству матери.

 Она могла оставаться в башне дни напролет – и так и делала. Я же этого выбора была