Бездомная - Катажина Михаляк

Кинга зажмурилась.

Быть может, она и справится. Выдержит еще часок. Быть может, вскоре хозяйка сообразит, что единственное, в чем бездомная действительно нуждается, – это сон. Сон в теплой, мягкой постели. Чистая подушка, чистое одеяло… «Боже мой, как же я об этом мечтаю. Если бы не ты, кот-приблуда, я бы уже спала. И не проснулась бы никогда».

Натянув кружевные трусики, Кинга надела платье, заколола волосы, встала перед зеркалом и заставила себя взглянуть на собственное лицо. В эту минуту никто бы не сказал, что она уже целый год скитается по паркам и вокзалам. Из зеркала на нее смотрела обыкновенная тридцатилетняя женщина, недурная собой, – ровным счетом такая же, как и миллионы обыкновенных женщин. Но ведь ни одна из этих женщин не совершила того, что совершила Кинга, и не понесла за это справедливого наказания.

– В эту ночь можешь притворяться Золушкой, – прошептала она собственному отражению. – А завтра снова наденешь свою куртку и вернешься на улицу. Как пить дать.

Вдруг у нее подкосились ноги, усталость взяла верх над силой воли. Куча сваленных вещей напомнила ей что-то знакомое. Опустившись на эту кучу, Кинга свернулась в клубок, будто кошка, и прикрыла глаза. На минутку, только на минутку… Всего чуточку отдохнуть – и…

Когда Ася, постучавшись и не получив ответа, заглянула в ванную, ей показалось, что Бездомная мертва. Она спала так беспробудно, что даже не пошевелилась, когда хозяйка приподняла ее под мышки и затащила, поругиваясь и тяжело дыша, в спальню. Какое-то время она глядела на гостью, растянувшуюся поперек кровати, затем принесла пижаму, стащила со спящей платье, натянула на худое тело рубаху и штаны, уложила вдоль кровати и укрыла одеялом – ласково, как это сделала бы ее, Асина, мама.

– Спи, – она погладила Кингу по щеке. – А рождественский стол мы накроем, когда ты проснешься.

Растроганная беззащитностью молодой женщины и расчувствовавшаяся от собственной доброты, Ася на цыпочках вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

По дороге в кухню она наткнулась на кота. Животное тихо мяукнуло.

– А о тебе, бедняга, я и забыла. Ну что, сперва преломим облатку, потом ты угостишься рыбкой, а в довершение всего я тебя искупаю?

Потершись о ноги женщины, кот танцующей – кошачьей! – походкой направился в гостиную, запрыгнул на стул и потянулся лапой к золотому шарику, покачивающемуся на миниатюрной елочке из «Теско». Елка была искусственная и совершенно не имела вида, но перед закрытием гипермаркета оставались только такие.

Ася торжественно преломила облатку, прошептала рождественские пожелания, положила кусочек в рот коту, а в блюдце немного селедки из консервной банки и минуту-другую наблюдала, как животное с аппетитом поедает угощение; вдруг уронила голову на скрещенные руки и разрыдалась – так же безутешно, как и Кинга, и плакала до тех пор, пока и у нее не иссякли слезы.

Знаешь ли ты, облезлый бурый кот, каково это – быть лучше всех? То есть – прошу прощения! – иметь обязанность быть лучше всех? Не знаешь? Так я расскажу.

Ты появляешься на свет единственным ребенком у родителей, когда те уже давно потеряли надежду иметь наследника – наследника, который станет их гордостью, непременно умненького и наделенного непревзойденными способностями. И красивого – разумеется, красивого, словно младенец с картинки! Такого, которым можно будет похвастаться перед соседями в своем захолустье… И этот ребенок, закончив местную начальную школу на самый высший балл, легко поступает в лучшую гимназию района, а затем и в престижный лицей. Но лицей-то, хоть умри, должен быть столичным – не в Легионово же учиться, право слово, и не в Пултуске! И никому нет дела, что ребенку придется вставать на рассвете и ездить два часа в одну сторону и два в другую, то и дело засыпая в пути над учебником; что возвращаться этот ребенок будет уже в темноте, смертельно боясь, что вот-вот нападет какой-нибудь извращенец и изнасилует (несколько раз такое едва не случилось)… Нет уж, ребенок должен учиться в самой лучшей школе! Не ради этого разве родители так вкалывают, торгуя чем только можно? Не ради этого разве дед с бабкой продают свою землю, участок за участком? Они ведь не хотят, чтобы их Ася повторила их судьбу! Нет, нет и нет. Младшая из Решек – единственная из семьи – во что бы то ни стало должна ДОБИТЬСЯ УСПЕХА.

А вдруг подведет, разочарует? Вдруг не поступит в вожделенный для родителей университет?

Нет, это невозможно. Такого нельзя даже представить!

Поэтому Ася, хоть и падает с ног от усталости, заканчивает лицей блестяще. Теперь ей предстоит получить хорошее высшее образование – хорошее не столько в ее понимании, сколько в представлении родственников. Мать с отцом твердят: юриспруденция, только юриспруденция! Дед с бабкой возражают: медицина! Нет ничего престижнее врачебного дела! Из нашего села врачей еще не было! Дьявол, неужели все родители мечтают об этом для своих детей – о карьере в суде или в здравоохранении? Люди, ау! Профессия юриста не такая уж и уважаемая, а служить в государственной системе здравоохранения – врагу не пожелаешь! Оставьте же наконец своих отпрысков в покое, и пускай они поступают хоть на аграрный факультет, хоть на философский! Да хоть бы и так, как я…

А я впервые в жизни взбунтовалась и тайком подала документы на факультет журналистики.

Господи! Послушай, кот, как же я боялась им об этом сказать… Признаться, что не выйдет из меня ни говорящего попугая в суде, ни эскулапа-коновала, – стану лучше писакой… Но вот наконец я призналась – и какой же разразился скандал! Мне пришлось пригрозить, что я утоплюсь в колодце, если они не разрешат мне учиться там, где хочу я, а не там, где желают они. Отец не разговаривал со мной две недели – ни слова не проронил. Мама бросала умоляющие взгляды то на меня, то на него, а я… я поняла, что я в районе плинтуса.

Боясь разочаровать их окончательно, я все пять лет, вместо того чтоб гулять и кутить, как все нормальные люди, непрестанно зубрила, чтобы получать высокие оценки. Самые высокие. Отец проверял мою зачетку, как школьный дневник в свое время, и я уже знала, что будет, если с очередного экзамена или зачета я принесу меньше пятерки: содержать он меня не будет. С журналистикой, мол, ты не справляешься, бросай эти глупости и переходи на юриспруденцию. Или на медицину. Мы будем счастливы, ты – не слишком, но в конце-то концов и ты привыкнешь. Может, даже полюбишь это дело. Ведь главное – воплощать мечты! Наши мечты…

Но я не сдалась. Извини, папочка, но стоит мне представить на своих плечах тогу адвоката или халат врача – и меня бросает в дрожь. И эта дрожь не имеет ничего общего с наслаждением.

Уже потом, когда я закончила учебу и устроилась на первую работу – в отвратительнейшей бульварной газетенке, но выходившей большими тиражами, на всю Польшу, – и когда родители наконец смогли похвастаться перед соседями моей первой статьей (а если честно, то и не статьей – колоночкой на последней странице), мне пришло в голову: всю эту увлеченность журналистикой я выдумала – им, родителям, назло. Собственно говоря, мне было все равно, каким именно образом заработать на квартиру в Варшаве и приличную машину, на которой я раз в месяц смогу приехать в родное село и показать всем, кто такая Иоанна Решка. Это и только это было моей целью: отличная квартирка и авто высшего класса. С тем же самым успехом я могла бы защищать убийц или лечить психопатов: в конце концов, важна цель, а не средства. Но выбор был сделан: я буду освещать громкие скандалы, подсматривать за звездами, выслеживать жертв и их обидчиков, разномастных психов и придурковатых – да все равно кого. Главное – писать дли-и-инные статьи, которые будут выходить на первых полосах. Я ни перед чем не остановлюсь. Никто меня не запугает, никто не разжалобит. Любую грязь вытащу на свет божий. И опишу, хоть и в бульварной газетенке, – лишь бы платили хорошо. А надо будет – и ноги перед главным редактором раздвину. От меня не убудет, а бабки есть бабки. Цель оправдывает средства, не так ли?