Плененная королева - Элисон Уэйр

Почему определенные черты лица вызывают в одном человеке непреодолимую тягу к другому, спрашивала она себя, не в силах оторвать глаз от молодого герцога.

– Мадам королева, теперь я вижу, что многочисленные сообщения о вашей красоте не лгут, – коротко поклонившись, обратился к ней Генрих.

Алиенора снова почувствовала, как волна страсти накатывает на нее. Господи, до чего же она хотела его! Все бы отдала за то, чтобы переплестись с ним телами!

– Добро пожаловать в Париж, господин герцог, – беззаботно ответила она. – Я рада, что вы достигли согласия с королем.

– Это сохранит много жизней, – сказал Генрих.

Алиеноре еще предстояло узнать, что в беседе он искренен и всегда говорит по делу. Но его глаза обшаривали ее тело, отмечая каждый соблазнительный изгиб под облегающим шелковым платьем с точно подогнанным корсажем и двойным поясом, который подчеркивал осиную талию и бедра королевы.

– Надеюсь, ваше путешествие было приятным? – спросила Алиенора, от желания у нее кружилась голова.

– Почему бы нам не оставить пустой обмен любезностями? – резко прервал ее Генрих. С его стороны такой поворот был грубостью, но это лишь сильнее возбудило ее. Он вперил в нее взгляд. – Зачем попусту тратить время, если мы можем познакомиться поближе.

Алиенора чуть было не спросила у него, что он имеет в виду, и уже хотела сделать ему выговор за недопустимую фамильярность с королевой, но потом передумала. Она хотела его так же страстно, как он, похоже, хотел ее. К чему это отрицать?

– Я тоже не прочь узнать вас поближе, – пробормотала Алиенора, откровенно улыбаясь и забыв все эти глупости про скромно опущенные глаза. – Вы должны простить меня, если я не нахожу нужных слов.

– Насколько мне известно, у вас не было возможности научиться этому, – сказал Генрих. – Король Людовик известен своей, как бы сказать… праведностью. Это, конечно, не относится к тем случаям, когда он возглавляет армии или сжигает города. Удивительно, как такой благочестивый человек может быть способен на подобную жестокость.

Алиенору пробрала дрожь. Столько лет прошло, но ей все еще невыносимо думать о том, что случилось в Витри[7]. А то, что случилось, навсегда изменило Людовика.

– Мое супружество никогда не было легким, – признала она, радуясь тому, что может это сделать. Пусть Генрих не думает, будто она любит мужа. Когда-то она и в самом деле его любила – на девичий, романтический манер, но с тех пор прошло столько лет.

– Вам в постели нужен настоящий мужчина, – откровенно сказал Генрих, продолжая сверлить королеву взглядом, губы его искривились в двусмысленной улыбке.

– Именно это я и пыталась объяснить аббату Бернару, – шаловливо ответила Алиенора.

– Ему? Цепному псу христианского мира? Он этого никогда не поймет! – рассмеялся Генрих. – Вы знаете, что в юности, когда у Бернара при виде хорошенькой девушки случилось первое восстание плоти, он нырнул в пруд с ледяной водой, чтобы излечиться.

Алиенора почувствовала, что вся зарделась от слов Генриха. Они обменялись всего несколькими фразами, а уже заговорили о таких интимных вещах. Это невероятно и чрезвычайно возбуждало.

– Вы слишком самоуверенны для своих лет, – предупредила она. – Неужели вам и вправду всего восемнадцать?

– Я мужчина во всех смыслах этого слова, – заявил Генрих, слегка обиженный ее словами.

– И вы собираетесь доказать мне это?

– Когда? – сосредоточенно спросил он.

– Я сообщу вам через одну из моих женщин, – не колеблясь, ответила Алиенора. – Я дам вам знать, когда и где мы сможем встретиться.

– Людовик – ревнивый муж? – спросил Генрих.

– Нет, в последнее время он не заходит в мою спальню, – разоткровенничалась Алиенора. – Да и в прошлом делал это нечасто, – с горечью добавила она. – Ему нужно было постричься в монахи. Женщины его не интересуют.

– Мне говорили, что Людовик искренне вас любит, – запустил пробный шар Генрих.

– О да, в этом я не сомневаюсь. Но он любит платонически, не испытывая потребности в физическом обладании.

– Значит, он глупец, – пробормотал Генрих. – А вот я ждать не могу.

– Боюсь, это неизбежно, – беззаботно сказала Алиенора. – У меня при дворе немало врагов. Французы всегда ненавидели меня. Что бы я ни делала, им это не нравится. Я чувствую себя как в тюрьме. На меня наложено столько ограничений, с меня не спускают глаз. Так что я должна быть осторожна, иначе мою репутацию еще глубже втопчут в грязь.

Брови Генриха взметнулись.

– Еще глубже?

– Вы, вероятно, слышали истории, что рассказывают про меня, – беспечно бросила Алиенора.

– Слышал одну-две – и тут же присел от удивления, а потом намотал на ус, – усмехнулся Генрих. – Вернее сказать, встал торчком и намотал на ус, если уж говорить по правде! Но я и сам не ангел. Мы с вами одной крови, моя королева.

– Я знаю только, что ничего подобного еще не чувствовала, – прошептала Алиенора, у нее перехватило дыхание.

– Тише, мадам, – остерег ее Генрих. – На нас смотрят. Мы с вами слишком долго говорим. Буду ждать от вас весточки. – Он взял ее руку и поцеловал. Прикосновение его губ, его плоти, было для нее как удар молнии.

Позднее тем же вечером Алиенора сидела перед зеркалом, вглядываясь в полированную серебряную поверхность. Ее отражение смотрело на нее, а она смотрела на свое овальное лицо с гипсово-белой кожей, пухлыми вишневого цвета губами, чувственными глазами под томными веками, четко очерченными скулами, водопадом распущенных рыжих волос, обрамлявших все это. Алиенора удивлялась, что у нее пока нет морщин, но даже если они еще долго не появятся, будет ли Генрих, спрашивала она себя, желать ее с такой же страстью, когда поймет, что в свои двадцать девять она на одиннадцать лет старше его. Но он, несомненно, осведомлен об этом. Всему миру было известно о ее пышной свадьбе с Людовиком, так что возраст королевы тайной не являлся.

Отбросив страхи, Алиенора встала и принялась разглядывать в зеркале свое обнаженное тело. Генрих будет доволен, увидев ее упругие, высокие груди, узкую талию, широкие бедра. От одной только мысли о том, что его пронзительные, опытные глаза увидят ее наготу, Алиенора таяла. Пальцы требовательно опустились к тому сокровенному местечку между ног, что люди вроде Бернара считали запретным для истинно верующих, к местечку, которое пять лет назад дало ей знание о невыразимом наслаждении, поглотившем тогда все ее существо.

Открыл для нее это знание трубадур Маркабрюн, несравненный Маркабрюн, которого она пригласила из своей родной Аквитании к парижскому двору, где его таланты так и не оценили по достоинству. В его облике было что-то сатанинское: смуглый, черноволосый, он возбуждал Алиенору двусмысленными – и очень плохими – стихами, воспевавшими ее красоту, а потом сделал то, чего никогда не делал Людовик: вознес ее на самую вершину блаженства. Случилось это в один великолепный июльский день в уединенной беседке дворцового сада. Но чрезмерная фамильярность стихов Маркабрюна, посвященных королеве, разбудила подозрительность и ревность Людовика, и король отлучил трубадура от двора, отправив назад на юг, даже не догадываясь о том, что Маркабрюн злоупотребил его гостеприимством. Жажда Алиеноры снова подняться на эту вершину блаженства привела ее следующей осенью в объятия Жоффруа.