Плененная королева - Элисон Уэйр

– Да, я, пожалуй, лягу, – согласился Жоффруа.

Но стоило графу попытаться подняться на ноги, как он тяжело рухнул обратно на стул. Генрих подскочил к отцу с четырьмя воинами, и вместе они подняли больного по винтовой лестнице в спальню наверху, где Жоффруа распростерся на меховой подстилке, которой была укрыта деревянная кровать. Теперь его непрерывно трясло, тело горело, а пальцы были как лед.

– Напрасно он стал купаться, – сказал один из воинов.

Генрих сердито уставился на него:

– Разденьте его.

– Вы с ума сошли? – возмутился воин. – Его, наоборот, нужно укрыть.

– Отец и так весь горит. Ему нужно остыть, – возразил Генрих. – Снимите с него одежду.

Люди неохотно подчинились, оставив на Жоффруа, из соображений приличия, одни штаны.

– А теперь принесите таз с водой и тряпку.

Воины ушли, недовольно бормоча, что молодой сеньор спятил – он убьет графа, но, однако, подчинились.

Генрих обтер смоченной в воде губкой тело Жоффруа, делая это с сыновней готовностью и любовью. Он желал отцу поскорее поправиться.

– Вы полны сил, отец. Вы должны держаться!

Жоффруа безжизненно лежал на кровати, взгляд подернулся мутной поволокой. Он что-то бормотал, и Генрих нагнулся над отцом, прислушался. Большинство слов было неразборчиво, но он смог разобрать: «Не делай этого» и «Алиенора». Генрих помрачнел, поняв, о чем говорит отец, но все же предпочел сделать вид, что не понял. Это был всего лишь бред больного.

Стараясь не вслушиваться в отцовский бред, Генрих просидел у постели Жоффруа всю ночь, но лихорадка лишь усилилась. Чуть поодаль стояли на страже воины, покачивая головами при виде неправильного лечения. Но Генрих перенял эту мудрость у своего старого учителя мастера Мэтью из Лудена, очень сведущего человека, который многому его научил, когда Генрих был в Англии, в Бристоле. Мэтью преподал ему не какие-нибудь книжные, а самым настоящие практические знания. Эти необразованные воины не умели ничего подобного. Генрих знал, что его отец будет жить.

Но Жоффруа становилось не лучше, а хуже, и бульшую часть второй ночи Генрих провел, торгуясь с Господом. Если Господь пощадит отца, то он, Генрих, готов отказаться от Алиеноры. Он клялся в этом от чистого сердца, хотя представить не мог, как откажется от нее. Бог, казалось, послушал его, и, когда взошло солнце, Жоффруа открыл глаза – они теперь не смотрели безумным взглядом, и впервые с начала болезни граф заговорил разборчиво.

– Сын мой, – проговорил он. Лицо его, несмотря на загар, было бледно. – Поклянись мне, что если ты когда-нибудь станешь королем Англии, то передашь мои графства Анжу и Мен твоему брату Жоффруа.

– Отец! – воскликнул взбешенный Генрих, не любивший своих младших братьев и сестер. – Во-первых, ты не умираешь, а потому сейчас не время давать клятвы. А во-вторых, ты просишь меня отказаться от родового наследства. Я не могу это сделать, даже если ты потребуешь.

– Я умираю… – хриплым голосом сказал Жоффруа. – Чувствую, конец близок. И приказываю не предавать мое тело земле, пока ты не поклянешься сделать то, о чем я прошу.

– Но, отец, Анжу и Мен должны принадлежать мне по праву рождения, ведь я твой старший сын, – возразил Генрих.

– У тебя есть Нормандия, и если будет на то воля Божья, ты получишь и Англию, – слабеющим голосом проговорил Жоффруа. – Разве этого не достаточно? Неужели ты не можешь утешить умирающего отца?

– Нет! – твердым голосом произнес Генрих. – Извини. Я не могу это сделать. Твоя просьба несправедлива.

Жоффруа посмотрел на него печальным взором:

– Тогда хотя бы обещай, что не будешь добиваться союза с французской королевой. Я прошу об этом, заботясь только о твоей душе. С земными заботами я покончил.

– Я отказался от нее, – искренне сказал Генрих, зная, что, если отец умрет, он будет избавлен от обязанности выполнять это обещание. Ведь смерть отца будет означать, что Господь не выполнил Своих обязательств по сделке.

– Тогда я умираю спокойно, – прохрипел Жоффруа, чье дыхание становилось все короче.

– Отец, не умирай! – в панике вскричал Генрих, хватая Жоффруа за руки и пытаясь втереть тепло в холодные пальцы. Но вскоре в ужасе отпрянул – руки отца безжизненно упали, глаза остекленели. – Отец! Отец! – разразился шумными рыданиями Генрих.

Воины скорбно склонили головы, потому что граф был для них хорошим господином. Они опустились на колени у одра, отдавая дань уважения отошедшей душе. Ошеломленный Генрих несколько мгновений спустя присоединился к ним. Он не сразу понял, что теперь он не только герцог Нормандии, но и граф Анжу и Мена, владыка четвертой части Франции.

Стоя у завернутого в саван тела отца, которое лежало на смертном одре, Генрих сказал своим людям:

– Граф оставил нас, но я не могу отдать приказ похоронить его, потому что не желаю приносить клятву о лишении себя самого наследства.

– Но оставить тело вашего отца разлагаться на такой жаре будет оскорблением его памяти! – воскликнул смотритель замка, прекрасно понимая, что Генрих, известный непоседа, вскоре уедет, оставив тело лежать здесь, и ему, смотрителю, придется все решать самому.

– Вы должны похоронить его, сир, – заговорили воины. – И должны принести клятву, которую не принесли раньше. Вы не можете оставить его здесь, не предав земле. Он засмердит весь замок.

– Хорошо, – согласился Генрих, чуть не плача от злости. – Я обещаю отдать Анжу и Мен моему брату Жоффруа. Теперь вы довольны? А сейчас мы скачем в Ле-Ман, чтобы все подготовить к погребению отца в монастыре Сен-Жюльен.

Произнеся клятву, он подумал: «Какие бы обеты я ни приносил, я все равно закреплю свои права владения на Анжу и Мен, добьюсь покорности моих вассалов и только после этого буду думать об Англии и короне, которая по праву принадлежит мне. И я женюсь на Алиеноре – с одобрения короля Людовика или без него».

– Людовик, ты должен выслушать меня, – начала вдруг Алиенора, когда они ужинали в ее покоях.

Слуги, подав жареного кролика, хлебные лепешки, фрукты и твердый сыр, оставили их вдвоем трапезничать в мерцании свечей.

Людовик повернул к жене голову со светлыми, коротко стриженными волосами. Он отрезал свои красивые длинные локоны в знак скорби после пожара в Витри. Глаза его светились печалью. Он понимал, что скоро потеряет Алиенору, эту красивую женщину, странным образом покорившую его сердце, но никогда – тело, и с опаской ждал того мгновения, когда она произнесет слова, которые сделают разрыв неизбежным.

– Мы с тобой давно знаем, что существуют серьезные сомнения по поводу законности нашего брака, – осторожно сказала Алиенора.

От исхода этого разговора зависело слишком многое, и королева изо всех сил старалась держать свою прирожденную импульсивность в узде, не позволяя ей погубить все.