Фривольные письма - Ви Киланд

– Ну, вы знаете, как долго меня мучило чувство, будто я не вправе жить, если Иззи умерла, – сказала я. – Если бы она пошла купить газировки, то осталась бы жива. В то время мое психическое состояние было настолько тяжелым, что некоторое время я не позволяла себе радоваться всем тем вещам, которые делали меня счастливой. Одной из них была переписка с Гриффином. Он жил в Англии, и мы переписывались со второго класса – целое десятилетие. С течением времени мы стали не просто друзьями по переписке. Мы доверяли друг другу. Когда произошел несчастный случай… я просто перестала писать ему, Док. Я замкнулась в себе и прекратила отвечать. Я позволила умереть нашей дружбе, как позволила умереть в себе всему остальному.

Вскоре я начала избегать многолюдных мест, а спустя годы мои страхи только возросли. Теперь, в двадцать пять лет, у меня длинный список фобий. Единственное преимущество моего затворничества заключается в том, что оно обеспечивает мне бесконечные часы одиночества, давая возможность писать. Мой самый первый роман, который я опубликовала на собственные средства, в конечном счете пару лет назад стал пользоваться большой популярностью, и, прежде чем я узнала об этом, я написала три детективных бестселлера под именем Райан Гриффин и заключила контракт с крупным издательством.

– Вы сказали, что его зовут Гриффин? Это не ваш…

– Да. Райан – это фамилия моей учительницы, которой я подписывала письма к нему. А Гриффин – от того Гриффина.

Док был заинтригован:

– Это очень интересно, Лука.

Давненько я не снабжала Дока материалом для оценки и анализа.

Примерно в то время, когда мои книги начали хорошо продаваться, я поняла, что хочу взять на себя ответственность не только за собственную карьеру, но и за жизнь. Именно тогда я нашла доктора Максвелла, который продолжал иногда работать, выйдя на пенсию, и был единственным мозгоправом в Вермонте, выезжавшим на дом к страдающим агорафобией. Я в то время не знала, что Док даже эксцентричнее меня, и, разумеется, в конечном счете он стал моим лучшим другом. Я знаю, что у нас сложились крайне странные отношения пациента с клиентом, но с нами это сработало. В результате мое обсаженное деревьями владение стало прибежищем для любителя птиц.

– Когда в последний раз до этого Гриффин писал вам? – спросил он.

– В первый год после того, как я перестала отвечать, он писал несколько раз, прежде чем окончательно отчаялся получить от меня письмо. Я тогда жила просто в оцепенении. А к тому времени, когда я поняла, что наделала – что навредила тому, чем дорожила больше всего в жизни, – мне было слишком стыдно написать ему ответ. – Я вздохнула, признав горькую правду. – Во многих отношениях потеря Гриффина стала наказанием, которое я сама назначила себе за то, что выжила после пожара.

Док на минуту отвернулся, переваривая услышанное.

– Что же, ваш литературный псевдоним очевидно свидетельствует о том, что вы, в той или иной мере, цеплялись за Гриффина.

– Безусловно. Я никогда не забывала его. Только я не думала, что когда-либо снова услышу о нем. Я поражена. Впрочем, я даже не могу винить его за высокомерие. В его глазах я заслуживаю этого. Он не знает, что произошло на самом деле.

– Что вас удерживает от того, чтобы объясниться сейчас? Если бы вы написали ему ответ, это наверняка пошло бы вам на пользу. И давно пора.

– Он ненавидит меня, Док.

– Он не ненавидит вас. Он не написал бы спустя столько лет, если бы продолжал испытывать чувство ненависти. Ясно, что он все еще не забыл вас. Возможно, он сердится. Но вы не позволите себе поддаться гневу в ответ, во всяком случае, если его слова вас взволновали в какой-то степени.

Я знала, что когда-то волновала Гриффина, как и он меня. Возможно, я ни о чем в жизни не сожалела так, как о прекращении нашего общения. Ну, кроме того, что во время концерта я предложила сходить за газировкой.

Когда в памяти всплыли обрывочные воспоминания о Гриффине, я невольно усмехнулась.

– Он был таким веселым. Мне всегда казалось, что я могу рассказать ему обо всем. Но странно, хотя он не знал моего настоящего имени – и, наоборот, – в то время он, вероятно, знал меня настоящую лучше, чем кто бы то ни было. Ну, он знал, каким человеком я была.

– Вы все та же, Лука. Просто чуть более… – Он колебался.

– Ненормальная?

– Нет.

– Чокнутая?

– Я хотел сказать – уязвимая.

Док переключил свое внимание на птицу, опустившуюся на скамейку напротив нас, и незамедлительно поднес к глазам бинокль.

– Красный кардинал. – Он повернулся ко мне. – Знаете, что говорят о кардиналах?

– Что?

– Они – посланники наших умерших любимых. Может быть, Лука, вам захочется поразмыслить над тем, что наш маленький красный друг пытается сказать вам в эту самую секунду?

* * *

До того как снова отправиться в длинный обратный путь, мы провели в Нью-Йорке пять дней.

Входя после столь долгого отсутствия в любимый вермонтский дом – свою спасительную гавань, – я испытала большое облегчение.

Я забрала свою питомицу, свинку Гортензию, у местного фермера, согласившегося присмотреть за ней. Как получается, что девушка-домоседка завела себе домашнюю свинку? Что же. Пару лет назад на придорожной ферме неподалеку от моего дома случился пожар. Слухи о том, что животные погибли, естественно, подстегнули мои страхи. Док подумал, что для воздействия на мою психику было бы неплохо посетить место пожарища. Когда я пришла туда, я узнала, что погибли не все животные. Некоторые из них все еще оставались там и ютились во временном сарае. Посмотрев в глаза свинки, я буквально увидела саму себя: грустное, одинокое создание. Вероятно, она тоже потеряла лучшего друга. Поэтому я сделала то, что сделал бы любой другой человек, нашедший родственную душу, – я забрала ее домой. С тех самых пор Гортензия стала для меня кем-то вроде избалованного ребенка. Поскольку я никогда не планировала иметь детей, то решила, что мне сойдет с рук такое обращение со свинкой.

Когда я попыталась вернуться к привычной домашней рутине, письмо Гриффина не выходило у меня из головы.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Ты – отстой.

Он никогда не стеснялся в выражениях, но спустя столько времени его слова звучали оскорбительно.

Казалось, я должна была бы разрыдаться из-за этого, но я больше не могла плакать. Действительно, Док часто подшучивал над тем, что я не способна выдавить из себя ни слезинки. Он старался помочь мне попробовать поплакать, чтобы выпустить мою боль наружу, но я так и не смогла – ни разу после несчастного случая. Даже когда умер мой отец.

Отправившись на цокольный этаж, я приступила к поискам завернутого в пластик контейнера, куда сложила письма Гриффина – я все их сохранила.