Принцесса-лебедь - Олег Анатольевич Рудковский

из них точную дату приезда Маши. Квартиру я, правда, не знал, но в любом доме всегда найдется парочка старожилов, — из тех, что прожигают часы на скамейке возле подъезда и осведомлены обо всех соседях вплоть до их родословной. Алкоголь придал мне уверенности, а остатки похмелья гнали на улицу. Но только не это главное. Екнуло мое сердце. Я вдруг представил, что вот сейчас увижу ее, и огоньки воспоминаний взметнулись в моем сердце пламенем ее образа.

Я быстро отыскал нужный мне адрес. По дороге я опустошил еще одну бутылку пива, поскольку жара на улице оказалась невыносимой для моего плачевного состояния. Бутылку я выбросил в урну уже на подходе к дому Маши.

У подъезда никого не оказалось, но меня это ничуть не смутило. Я поднялся на второй этаж, чтобы уж наверняка, и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Дверь мне открыла бабулька с придирчивым взглядом, и хотя смотрела она на меня как на шпика, именно такой человек мне сейчас и требовался.

— Здравствуйте! — Я изобразил радушную улыбку, изо всех сил стараясь не казаться пьяной карикатурой на самого себя. — Вы не могли бы мне помочь. Я ищу Машу. Она живет в этом доме, но я забыл квартиру.

— Маша? — переспросила старушка, и ее подозрительность несколько улеглась. — Какая Маша? Это не из соседнего ли подъезда?

— Может быть, — с готовностью согласился я. И для пущей уверенности добавил — Молодая, высокая, светлые волосы.

Она смотрела на меня. И моя улыбка поблекла. Я ожидал ответа какого-нибудь; по моему глубокому убеждению, люди в таких случаях что-нибудь отвечают. Ну, например «Это она!» Или: «Это не она!» На худой конец: «Вали домой, шаромыга, нет здесь таких!» Она молчала. И я молчал. Что я еще мог добавить? Если она ожидала, что я стану предъявлять ей наши с Машей общие фотографии, начиная с раннего детства, то кроме воспоминаний (я и лица-то ее толком не помнил) у меня ничего при себе не имелось. Поэтому я просто ждал.

— Вы приезжий, что ли? — медленно спросила старушка, глядя на меня так, словно я был загадочный фрукт. — Кто она вам?

Поднатужившись, я вмиг состряпал какую-то жалостливую историйку, какую без пива сам бы вряд ли разобрал. Ну я же не мог сказать этой бабке, что с Машей нас соединяет лишь единичный пересып, моими молитвами грозящий вылиться в повторный.

Она смотрела на меня еще с четверть минуты, после того как я закончил нести свой бред. Потом она сказала:

— Я вас разочарую, но вы опоздали. Ее нет.

— А где же она? — Я спросил без улыбки. Я сразу же почувствовал это. Я не мог не почувствовать, потому что все эти месяцы я думал о ней, и даже когда не думал, я все равно думал. И наши души слились воедино, хотя ни я, ни тем более она об этом не подозревали. Но я продолжал говорить так, словно ничего не понял. Почему я это делал? Ведь мое сердце не врало…

— Нигде, — ответствовала старушка. — Ее вообще нет. В живых…

Я молча смотрел на нее. Изнутри наваливалась свинцовая тяжесть.

— Она же в Петербург ездила, — продолжала бабка. — Ну и видно что-то там произошло. Назад ее уже привезли. Я говорила с…

Но я уже спускался вниз.

6

Мне каким-то образом удалось отойти от дома. Бабка могла наблюдать за мной из окна. Уверен, что наблюдала. Я преодолел несколько метров, двигаясь как в патоке, а потом мой взгляд упал на идущий вдоль тротуара заборчик, и я присел на него, поскольку ноги меня едва держали. Я закурил, и пока сигарета не кончилась, я ни о чем не мог думать. Просто глазел на прохожих, снующих мимо меня, вот и все. И лишь спустя какое-то время мой мозг начал оправляться от шока.

Ее нет. Просто нет. Я вдруг осознал это; мое тело прочувствовало известие каждой незримой клеточкой, и мне опять стало плохо. Только на этот раз не физическая слабость накатила на меня — образовалась прореха в душе. Прореха, сквозь которую высасывались все чувства.

Ее больше нет. Она была жива, совсем недавно. Она прожила восемнадцать или чуть более того лет, и теперь ее не стало. Просто был человек, и не стало его. Совсем не стало. Я все еще не мог в это поверить. Я повторял и повторял про себя эту фразу, «нет в живых», как будто пытался навязать ее себе, заставить себя принять неизбежное. Но мои усилия были тщетны. И я просто побрел вперед, не соображая, куда иду.

Я долго слонялся по душным улицам изнывающего от жары города, видя перед собой лишь туман. Меня приводила в трепет сама мысль о том, что мне придется вернуться домой, в свою пустую квартиру, и провести в ней бессонную, одинокую ночь со своими мыслями. Я мог бы снять девочку на этот вечер, но такая идея сама по себе была мне противна. Я шел и вспоминал тот день, когда мы встретились. Я вспоминал, как она делилась со мной своими планами, вспоминал ее далеко идущие намерения, вспоминал ее девичьи стоны. Но что все это время стояло перед моим мысленным взором, это ее глаза. Эта ее фатальность. Это ее принятие.

Возможно, что смерть она встретила с той же безропотностью, с которой приняла от меня две сотенные купюры. Хотя я не слишком верил в это.

7

Как же это случилось? Мне пришлось вернуться домой, потому что мозоль на левой ноге лопнул, и я уже с трудом мог идти. По пути к дому я миновал тот самый киоск, возле которого увидел ее впервые почти год назад. Я немного задержался возле него, думая о том, что ведь даже не знаю, где она похоронена. В каком уголке нашего беспросветного кладбища находится ее могила? Я не могу напоследок полюбоваться фотографией на памятнике, прикоснуться к холмику земли, возвышающемуся над гробом с ее телом, погладить оградку. Я не могу спросить об этом ее родителей, и слава Богу, что меня не угораздило попасть именно в их квартиру. Здравствуйте, я ищу Машу! — Ищешь, любезный? Прими поздравления.

Что же произошло? Ночь, пришедшая на смену дню, как я и предполагал, не принесла с собой облегчения, наоборот, — стала давить. Я не мог заснуть. Меня беспокоила не столько ее смерть, сколько недоговоренность, неизвестность, недоступность истинной причины ее гибели. У старухи, к коей я обратился за ориентировкой,