Темное дитя - Ольга Фикс

Что-то оказалось плечиком – узеньким, холодным и влажным.

А потом мне внезапно вернули воздух.

Сказать, что я завизжала, ничего не сказать. Не всякая сирена способна издать такой звук. Надо полагать, я произвела впечатление. Через секунду свет вспыхнул, а в дверь неистово застучали снаружи.

– Рэга! (Секунду!) – отозвалась я, отстраняя стоящее рядом мелкое белобрысое и костлявое потом разберусь что и плотней запахиваясь в полотенце. Портить с первого же дня отношения с соседями в мои планы не входило.

Странное существо заговорщицки подмигнуло, прижало палец к губам и скрылось за дверью папы-Сашиной спальни.

– Ну? Лама ат царахат, капара алайх? – спросил с порога высокий парень в джинсах, майке и с серьгой в ухе, вглядываясь настороженно вглубь салона. – Кара машеху? (Что ты вопишь, буду я жертвой за тебя. Случилось что?)

– Ло, ло, слиха, слиха, ха коль беседер. Пашут ани мефахедет меод ми хошех. (Нет-нет, извините, все уже в порядке. Просто я очень боюсь темноты.)

– А ты давно здесь живешь? Что-то я тебя здесь раньше не видел. – Парень неожиданно перешел на русский.

– Только сегодня приехала. Вы извините, просто свет вдруг погас.

– А, это ты привыкай. Тут, это, случается афсакот хашмаль (случаются перебои с электричеством). Не часто, но. Иной раз полчаса во всем районе ни зги. Надолго сюда? Меня, кстати, Дани зовут.

– Соня. Не знаю еще, как выйдет. Хотелось бы навсегда.

– Так, это, будем знакомы! – Парень расплылся в улыбке. Улыбка у него была хорошая, простецкая такая, располагающая. – Если чего – мы напротив. Мы с ребятами живем, на схируте (снимаем). А ты одна? Сама откуда приехала?

– Из Москвы.

– Вона чё! Ну брухим ха боим! (Добро пожаловать!) А я с Нижнего Тагила. Уже десять лет как здесь, а кажись, вчера только. Ты, это, кричи если что, не стесняйся. Токо не так громко. А то я уж решил, убивают кого. Поседел весь, пока добежал.

Я рассмеялась. Волосы у парня были льняные, как только у северян каких-то бывают.

– И ты так, запросто, рванулся помочь? А если б вправду кого-нибудь убивали?

– Дак, это… – Приподняв край майки, парень продемонстрировал пистолет.

– Я ж, это, в шмире (в охране) работаю. Привык уже, без нешека (без оружия) никуда. Хотя если б не было, палку бы какую приспособил. Тут же главное не ждать, а самому, это, сразу жахнуть. Пока с другой стороны не очухались.

– Ясно. Теперь буду спать спокойно, зная, что за люди у меня за стеной. Даня, ты извини. Мне ужасно неудобно, но я только час назад…

– Да ладно, чё! Бывай, короче. Обживешься, на чай зови. Или на чего покрепче. Мы насчет этого завсегда.

Дани шутливо откланялся, и дверь за ним затворилась.

* * *

Я обошла квартиру. Заглянула в ванную, туалет, кладовку, пошарила под обеими мойками. Время от времени то справа, то слева слышалось сдержанное хихиканье. Но везде было пусто, никто ниоткуда не показывался.

Наконец я сдалась. Выйдя на середину салона, я строго произнесла:

– Хватит! Поиграло, и будет. Что б ты ни было, выходи! Рассказывай, что ты, на фиг, такое. А то я завтра священника позову. Со святой водой.

Хихиканье сделалось громче.

– Я серьезно! Есть у меня тут один, знакомый. Из Сергиева подворья.

Хихиканье зазвучало громче, как бы сразу со всех сторон.

Ну ясно, еврейская нечисть православных священников не боится. И как я теперь спать здесь буду? Может, к Дани этому напроситься? Изобразить внезапную страсть? А дальше что? В Москву возвращаться? Приехала, называется, к себе домой…

– А ну тебя! – Бросив поиски, я возвратилась в папы-Сашину комнату. – Делай что хочешь. Я устала и спать иду. Хватит с меня этой чертовщины.

Повернувшись к стене, укрывшись с головой одеялом, я вдохнула давно забытый запах папы-Сашиного одеколона. Он был здесь на всем: на матрасе, на подушках, он, похоже, намертво въелся в деревянное изголовье.

Я твердо решила, что мне все пофиг. Буду здесь спать. Буду здесь жить. А оно пусть себе как знает.

Кто-то легонько тронул меня за плечо. Я нехотя повернулась. В слабом свете ночника на меня смотрели два голубых, вполне человеческих глаза, очень похожие на папы-Сашины. Брови домиком. Ресницы такие светлые, что почти уж и не видны. Спутанные грязные волосы до плеч. Скуластая мордашка с острым носиком и огромным ртом, готовым чуть что скривиться от плача или разъехаться до ушей в улыбке.

– А ты не знаешь, кто я! – Хихиканье, переходящее в смех.

– Не знаю. Ты ж не хочешь говорить.

– А я знаю. Ты – Соня. Они говорили, что ты придешь.

– Ну вот, я пришла. А они – это кто?

– Мама с папой.

– И где ж они?

– Папа умер, ты знаешь. А мама ушла.

– Ушла? Куда же она ушла? И почему тебя не взяла с собой?

– Мама ушла туда, куда мне нельзя. Я для этого слишком ма-терь-яль-ная, – с трудом выговорила она длинное слово.

– Это как?

– Ну тяжелая. Много вешу.

– Ты – много весишь?!

Я свесилась с кровати и втащила ее к себе. Она была почти невесомой. Сколько ей может быть? На вид – восемь-девять.

– И ты все это время была здесь? Убиться можно! Одна? И не боялась? А что ты ела?

– Ну… – Она наморщила лоб. – Мне необязательно есть. Я, знаешь… могу есть. А могу и не есть.

– Значит, ты дочь папы Саши? – Осторожный кивок. – И знаешь, кто я, знаешь, как меня зовут? – Снова кивок, на сей раз с хитрой усмешкой. – А тебя как зовут?

Она задумалась.

– Папа меня звал Тёмное дитя, – сказала без тени улыбки. – Если чтобы коротко – Тёма. А мама… – Она открывает рот, и оттуда вылетает столь сложный набор звуков, что я и не пытаюсь его воспроизвести. – Трудно? Ну вот, папа тоже не мог. Потому и Тёма. Хотя это, он говорил, скорее, для мальчика имя. А я, наверное, скорее, девочка.

– Скорее?

– Ну да. Я еще не решила, кем лучше буду. Решу потом, когда вырасту. Соня, а можно мне спать с тобой? Я потому что так ужасно устала все время одна! Всего одну ночку, ладно? Ну, пожалуйста!

Конечно же, я сдалась. Знаете, небось, что такое бесовское наваждение?

* * *

В первые дни все тебя радует и восхищает – любой пустяк, любая самая мелкая мелочь. Резкий запах отдушки от висящего во дворе белья. Цветущий миндаль на газонах посередине проезжей части. Навязчивое воркование египетских горлиц по утрам. Стакан свежевыжатого сока в киоске на углу. Заросли розмарина у подъезда, в которые, подходя к дому, хочется окунуть руки, как в воду, чтобы они потом долго пахли свежим успокаивающим зеленым с чуть голубым. Вымахавший до второго этажа фикус с темными глянцевыми листьями. Цветущее алоэ на заднем дворе и парящая над ним крошечная нектарница, на лету погружающая клюв в самую сердцевину цветка.