Темное дитя - Ольга Фикс

Мы поскребли по сусекам, и я пошла в платную клинику. Ту, что хвалило большинство народа. Светка так вообще успела два раза там побывать. «У них наркоз прикольный, тебе понравится».

Из-за этого наркоза я пришла к ним голодной. По телефону обещали, что, если УЗИ с анализами в порядке, все сделают в тот же день. Но на УЗИ выяснилось, что у меня двойня и нужен особый набор инструментов, который они сегодня не заготовили.

– Приходи завтра! – сказала врачиха. И добавила как бы вскользь: – А то смотри, может, это шанс передумать?

Я думала всю ночь. Раньше я ничего не знала да и знать не хотела о том, что делается у меня внутри. Многие знания – многие печали. Слово «близнецы» подхлестнуло против воли воображение. Фантазии и мечты преследовали меня. Одеяльца, кроватки, сдвоенная коляска. Я так и не уснула, а утром, в слезах, отправилась туда. Ведь другого выхода не было. У меня ни денег, ни семьи, ни даже дома, куда бы я могла их принести.

Их. Всю жизнь меня теперь преследовал этот кошмар – у тебя могло быть двое детей, слышишь, двое, а не один! Как будто бы это что-то меняло.

Я вставила спираль, и больше мы с Сережкой вопрос этот не поднимали. Не то чтобы сознательно поставили на детях крест, просто за десять лет брака время для них так и не пришло. Фирма раскручивалась медленно, долгов всегда было много, купленная по ипотеке квартира маловата даже для двоих. Потом мы стали ссориться.

* * *

Плотный конверт оказался капризной штукой. Мог выдать сразу пять тыщ шкалей или двести евро, а мог весь день, словно на смех, плеваться десятью агаротами и копейками. Так что он не спас положения, хотя, конечно, его улучшил. Я смогла сосредоточиться на ульпане[1] и поисках настоящей работы.

Переезд резко обнажил то, что я всю жизнь пыталась от себя скрыть: я ничего не умею делать. Институт дал мне лишь общие представления. Выученного в нем английского хватало ровно на то, чтоб выжить. О преподавании его в стране, где чуть ли не каждый третий сам был американцем, не могло быть и речи. К тому же документ, присланный из министерства образования, сообщал, что я хоть и бакалавр пед. наук, но без права преподавания в стране.

Оно и к лучшему. Здешние дети меня пугали. Во-первых, количеством – по вечерам на улицах от них было не протолкнуться. Казалось, дети составляют здесь большинство населения.

Во-вторых, достоинством, граничащим с наглостью. Любой шкет ростом в полметра кричал издалека: «Гверет, подай мне мячик!» – и я послушно наклонялась за игрушкой. А если их таких целый класс? Легче в цирке укротителем.

Сосед Даня заходил пару раз, зазывал к себе. Говорил, у них в шмире полно девушек. Работенка непыльная: сидишь в дверях какого-нибудь супера и сумки проверяешь. Правда, разрешение на оружие выдают только после семи лет проживания в стране, так зачем тебе оружие в супермаркете?

– А если не в супермаркете? – интересовалась я. – А если еще вдруг куда пошлют? Где вдруг, например, может стать стремно?

– Да везде. – Данила махал рукой. – У нас везде может вдруг стать стремно. Хотя ка рагиль рагуа (обычно спокойно). Ништяк-ништяк, и вдруг откуда ни возьмись мехабель (террорист). Такая жизня. Восток, как грится, дело тонкое.

– Так, и что, и если вдруг мехабель, а я такая себе без оружия?

– Тогда хватай чего есть, хоть стул из-под себя, – и бей промеж глаз! Одного, помню, палкой для селфи так отоварили, что хаваль ха зман! Другого гитарой в висок долбанули – еле до больницы успели довезти. Креатив, как грится, наше все!

Мне стало остро жалко гитару.

– Вот прямо так, ни с того ни с сего приходят и нападают? Средь бела дня, у всех на глазах?!

– Ну да!

Для Дани все было просто, типа внезапного каприза погоды.

Но мне как-то не верилось. Хотя, объективно, наверняка он был прав. По радио и в сети регулярно сообщали о терактах, в том числе и в Иерусалиме, в том числе и в двух шагах от нас.

Но, субъективно, ходить по Иерусалиму было куда спокойней, чем по Москве, если не забредать куда не надо.

Однажды в районе Гиват Царфатит меня занесло конкретно не туда, и, спросив на своем ломаном иврите худенькую девушку в джинсах, как мне выйти к трамваю, я услышала в ответ:

– Ай донт спик инглиш!

Я огляделась. Надписи кругом были на арабском, хотя кое-где дублировались латиницей. Боже, где я? Как, почему?! Видимо, задумавшись, пропустила привычный поворот или, наоборот, свернула чуть раньше.

Из мечети на углу повалил народ, обтекая меня со всех сторон. Ну да, сегодня же пятница, у них выходной. Мужчины, смеясь, гортанно перекрикивались между собой. Останавливались, чтоб закурить. Женщины в платках громко подзывали детей.

Меня объял тоскливый ужас. Ну вот оно! Сейчас кто-то из них присмотрится ко мне попристальней… Бедная Тёмка, останется опять одна-одинешенька!

В какой стороне может быть трамвай?!

Видимо, я произнесла последнюю фразу вслух, потому что араб, шедший впереди, внезапно обернулся и ответил без малейшего акцента, по-русски:

– Трамвай вон за теми домами. Вам надо пройти чуть вперед, на светофоре повернуть влево и перейти через улицу.

– Спасибо! – Я готова была броситься ему на шею и расцеловать.

Видно, араб что-то такое почувствовал, потому как расцвел и заулыбался:

– Туристка? Отстали от группы? Из Москвы? Знаете, я сам в Лумумбе учился. Вы где тут остановились? Хотите, провожу? А хотите, покажу город?

– Нет-нет, спасибо! Теперь я сама найду, вы очень хорошо объяснили.

Конечно же, я туристка. По крайней мере, на этой улице.

* * *

Вовсе не все люди могли видеть Тёму, а из тех, кто видел, не все видели ее ясно.

Когда мы шли по улице, одни улыбались ей, как улыбались всякому проходящему мимо ребенку. Другие чуть сторонились, пропуская Тёму вперед, при этом словно не видя, как бы инстинктивно. Третьи же перли прямо на нее, ступая как в пустоту, и от таких Тёма сама с хохотом уворачивалась в последний миг, а они, слыша ее смех, долго еще вертели головой: что это? откуда это?

Сколько я ни пыталась вникнуть в систему, ни разу у меня не выходило заранее угадать, кто увидит Тёму, а кто нет. В толпе на рынке Махане Иегуда всегда кто-то настойчиво совал ей кусок халвы или яблочко, а кто-то норовил с размаху поставить на нее ящик или проехаться сквозь нее тележкой. Из-за этого на рынке я всегда жутко нервничала.

А Тёмке нравилось, в толпе она чувствовала себя как рыба в воде.

– Виноград как мед! Виноград как мед! Без косточек!

– Персики, персики! Четыре шекеля полкило!

– Ту-ту-ту-тут! Хамеш шекель кило тут! (Пять шекелей килограмм клубники! – Правда на русском совсем буднично звучит?)