Пусть шарик летит - Айвен Саутолл

— Молоко горячее, — пробурчал он. — А я просил холодное.

— Тебе нужно горячее молоко. Только горячее. Что мне делать с тобой, Джон? Иногда я тебя совсем не понимаю.

Ответа от него не ждали. Да он и не смог бы ответить, даже если бы захотел.

— Я должна поехать в город сегодня. Сегодня у меня лекция. И мне надо передать кое-какие бумаги мистеру Маклеоду, а я хочу это сделать лично. — Она уже здорово завелась. Все в ней кипело. — Оставлю тебя в машине на парковке. Придется тебе с этим смириться.

— Нечестно! — взвыл он.

— Раньше бы думал. Когда брюки порвал.

— Опять меня в этом подвале оставишь! Сиди там час за часом, как в прошлый раз. И посмотреть не на что, и делать нечего. Там ты меня готова оставить одного, а дома не желаешь.

Она вздохнула. Одни раз, потом еще и еще. Снова пробежала рукой по волосам, растрепав их. В прошлый раз она оставила его на подземной автостоянке всего на час с небольшим. Теперь это будет большая часть дня. Она начала сама себя убеждать.

— Могу я как-то переиграть? В 10.30 у меня лекция, и это не прихоть. Я должна там быть. В два часа у меня встреча с мистером Маклеодом. Он будет меня ждать. Мне надо с ним кое-что обсудить. Важные вещи, Джон, и ты это знаешь. О таких вещах не говорят по телефону. И не пишут. Их обсуждают только при личной встрече.

Упоминание мистера Роберта Маклеода так резануло Джона, что он чуть не застонал вслух.

— И миссис Вильсон не придет сегодня. Я ей сказала, что она не понадобится. Она так добра, Джон. Я не могу отказаться от своего слова. Если я потеряю миссис Вильсон, то просто не знаю, что с нами будет. Это будет плохо и для меня, и для тебя. Мне надо иногда менять обстановку, иначе я не выдержу.

Большие темные глаза Джона умоляли маму. Он не понимал, что эта отчаянная немая мольба разрывала ей сердце.

— Позволь мне остаться, мам! Один-единственный раз! Я ничего не натворю. Ничего не разобью! Честное слово! Только бы не таскаться за тобой целый день и не сидеть в этой проклятой машине. Тебе бы понравилось — целый день в машине под землей?

— Я не могу оставить тебя здесь. — Голос у нее усталый, чуть слышный.

— Какая разница? Если можешь там, почему не можешь здесь?

— О, Джон, сколько раз тебе объяснять? Огромная разница. Там я рядом, всего в нескольких кварталах от тебя. А отсюда до города пятьдесят километров. Вдруг что-нибудь случится. Я себе никогда не прощу.

— Что может случиться? — Она открыла рот, но он заспешил. — Послушай, я уже не маленький. И сейчас вовсе не болен. Самое плохое — начнутся судороги. Они и в машине могут начаться.

Она сидела напротив него и указательным пальцем барабанила по столу.

— Теперь послушай меня. Почему ты не можешь понять? Вот и мистер Маклеод говорит: «Почему он не может понять?» В машине ты отдыхаешь, не носишься. И я могу быть спокойна. А здесь — подумать страшно, что тебе на ум взбредет. Расфантазируешься, возбудишься… Конечно, ты сейчас не болен. Нет. Но это только потому…

Она очень расстроилась. Есть вещи, которые ему нельзя говорить. Да, ему уже двенадцать, по у него церебральный паралич. Неосторожное слово может его сильно ранить.

— Джон, меня не будет дома очень долго. Не десять минут, даже не час или два. Я вернусь не раньше половины пятого. И это еще если в дороге не застряну. И папа сегодня приедет поздно. Одному небу известно, когда он вернется.

— Все будет в порядке, мам! Все будет чудесно!

— Пожалуй, я оставлю тебя у тетушки Ви. Как это я раньше не подумала. Это все проблемы решает.

— Ну нет! Там и поиграть-то не с кем. Скука смертная.

— Здесь тебе тоже не с кем играть.

— Вдруг ребята зайдут. Учителя уехали. Школы нет. — Он знал, что ребята не придут. Ребята идут туда, где весело. У Самнеров было не очень-то весело. — Да мне все равно. У меня дел полно. Могу свой проект дальше делать. Могу модель клеить.

Она молчала. Внутри у нее все напряглось. Он видел, как двигались ее пальцы. На лице — озабоченность. Она часто выглядела озабоченной, но так еще никогда.

— Папа говорит, что тебе пора оставлять меня одного. Ты не должна превращать себя в вечную рабыню.

Она все еще молчала. Теперь уже все пальцы ее правой руки барабанили по столу. Он вдруг почувствовал: она может уступить.

— Мам! Пожалуйста! Пожалуйста!..

Неужели он прорвался сквозь эту ужасную стену безразличия? Сквозь глухой барьер, за которым отсиживаются взрослые, когда не хотят слышать и понимать то, что им пытаются сказать.

— Пожалуйста, мам! Пожалуйста!.. — Его захлестнула волна возбуждения, изумления, облегчения. — Все будет в порядке. Вот увидишь. Пожалуйста, мам, пожалуйста!..

Она подошла к нему, обняла за плечи, быстро поцеловала в волосы.

— Хорошо. — И особой походкой, словно за ней наблюдали сотни глаз, вышла из комнаты. — Я пойду собираться, — сказала она.

Не может быть!

Его словно оглушило. И вдруг он почувствовал, что голова больше ничего не вмещает. «Она передумает. Я знаю, она передумает. Но она не должна, не должна передумать. Господи! Молю Тебя, пожалуйста, пожалуйста…»

Маленькая, юркая машина миссис Самнер быстро проскочила под сводом фруктовых деревьев при въезде на участок. Через минуту она вернется. Джон был в этом совершенно уверен. Вернется, и все, на что он надеялся, рассыплется в прах. На ходу она прокричала:

— Я позвоню тебе из Мельбурна! Не уходи далеко от дома!

А в глазах все еще то, чуть безумное, выражение. «Не говори ерунды, — оборвала она его как-то раз. — Нельзя быть чуть безумным, вовсе я не безумная, ни капельки».

Но она была. Что-то дикое появляется во взгляде, и тогда руки у нее начинают беспокойно двигаться, а дыхание учащается. Джон всегда чувствовал это ее состояние, знал, когда это с ней случается, даже если и не видел ее. Узнавал по голосу.

Это случается довольно часто часов в пять-шесть вечера, когда внезапно, казалось бы, без всякого повода куда-то девается ее жизнерадостность. Или, что было и вовсе странно, по утрам в воскресенье, когда она собирает его в воскресную школу, или когда они ждут гостей.

Иногда отец говорит ей: «Расслабься дорогая». А порой он теряет терпение, и тогда начинается душераздирающая ссора. Мама убегает в другую комнату и там рыдает, и Джон слышит, как упоминается его имя и как отец старается ее успокоить. «Тише, тише же! — говорит он. — Если кто-нибудь подойдет к двери и услышит, мы этого не переживем».

На этот раз не было ни ссоры, ни рыданий, потому что отца не было дома, но, когда мама говорила, дыхание у нее прерывалось.

Прежде чем сесть в машину, она сказала: «Если откроешь водопроводные краны, не забудь их закрыть. Не пользуйся утюгом, пылесосом или стиральной машиной и не трогай папины инструменты в сарае. Не хочу, чтобы ты получил электрошок или отрезал себе руку. И, ради Бога, не влезай никуда». Еще раньше она сказала: «Когда принесут хлеб, возьми пакет сдобных булочек. Позавтракаешь ими. В холодильнике полно молока, так что не возись с плитой».